Дзержинский сел на стул, с непонятным любопытством разглядывая Бокия.

– А что? - вдруг весело спросил он. - Мы-то с тобой знаем, о ком идет речь. И надо сказать, что это не худший вариант. Он более предсказуем, чем Лев Давидович и прочая братия. Как его? Фридрих Павлович Гросс? С помощью зеркал, говоришь? Надо же - русский Нострадамус! - он сделал пометку на листочке бумаги, потом спохватился, что может показаться слишком бездушным, и тревожно поднял голову: - А что он говорит об Ильиче?

Бокий пожал плечами.

– И долго ты собираешься меня разглядывать? - спросил кот.

– Извини, - Антон смущенно отвел глаза. - Но и ты должен понять, я говорящих котов никогда не видел.

– Ты многого не видел, - кот с заметным усилием вспрыгнул на скамейку и лег рядом. - Но хорошо держишься, почти не удивляешься. И правильно - еще Гюго утверждал, что животные не что иное, как прообразы людских добродетелей и пороков, блуждающие перед вашим взором призраки ваших душ.

– Откуда ты меня знаешь? - спросил Кторов.

– Здрасьте! А на фига я тебя обнюхивал в подвале? - обиделся кот. - Сам понимаешь, полная информация о людях - залог успешной работы. Не веришь? Зря! - кот зажмурился и скороговоркой пробормотал: - Кторов Антон Георгиевич, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Родился в Одессе, там же закончил реальное училище и позже Одесское коммерческое имени императора Николая I. Под судом и следствием состоял дважды, участвовал в боевых действиях против румынской армии, после Октябрьского государственного переворота работал в Одесской ЧК, потом в Наркомпросе, был рядовым на Западном фронте с Юденичем, потом в Первой конной, подполье, Разведупр и, наконец, особо секретный научный агент коллегии ВЧК. Владение языками: идиш, немецкий - отлично, французский - хорошо, румынский и польский - на троечку. Холост. Ну, и награды: два ордена Красного Знамени - оба за выполнение специальных заданий правительства РСФСР. Ничего не упустил?

Ошеломленный Антон медленно приходил в себя.

– И что, вся эта информация есть в моем запахе? - спросил он.

Кот недовольно дернул хвостом.

– Дорогой ты мой, - сказал он. - Ты даже не представляешь, сколько информации может извлечь из вашего запаха умное животное. Я, конечно, не говорю о полицейских собаках, хотя этот их хваленый пес Треф был весьма и весьма неглуп. Но с котом ему, конечно, никогда не сравниться, он всегда брал только верхним чутьем. Будем считать, что знакомство состоялось?

Антон Кторов вздохнул. В его профессии удивляться не следовало ничему.

– Почти, - сказал он. - Я уж теперь и не знаю, как мне называть… - он замялся, не зная, как обращаться к коту: обращение на «вы» казалось выспренним и смешным, а обращение на «ты» выглядело излишне фамильярным.

– Можно на «ты», - угадал его сомнения кот. - Считай, на брудершафт мы уже выпили. А зовут меня Баюном Полосатовичем. Не слишком сложно?

– Да нет, - сказал Антон. - Все нормально. Но ты, Баюн Полосатович, понимаешь, зачем я здесь оказался?

Кот приоткрыл один глаз.

– Вот только в карьер не гони, - предупредил он. - Не надо меня с ходу в агенты записывать - я кот, который гуляет сам по себе. Поэтому я ни за белых, ни за красных, а зеленых я вообще терпеть не могу.

Он повозился, тяжело забрался передними лапами на колени Кторова и, подняв лобастую голову, посмотрел ему в глаза:

– Чего сидишь? Кошки никогда в доме не было? Погладь, баки почеши, за ушком - но только осторожно, не люблю, когда грубо ласкают.

Дождался прикосновения пальцев и басовито с перерывами заурчал. Словно «паккард», прогревающий двигатель перед зданием Совнаркома.

– Слышь, Баюн, - негромко спросил Кторов. - А почему Полосатович?

– Дурак ты, - сонно пробормотал кот, - потому и человек. Полосатом моего отца звали. Так ты поверь, с ним ни одна тельняшка рядом не стояла. Я на эти тельняшки в прошлом году насмотрелся, когда красные город брали. Сплошное безобразие… - он повернул морду удобнее и, явно желая соблюсти объективность, сказал: - Впрочем, белые тоже не подарок - с любого безо всякой жалости шкурку снимут!

Полежал немного, задумчиво пробуя когтем ткань штанины человека, нервно зевнул и добавил:

– Кумковцы еще хуже - они по три шкуры драли и при этом раз пять в году.

К борьбе за общие свободы всегда примазываются самые подозрительные личности, разного рода авантюристы стремятся использовать общую борьбу для обретения личных свобод. Одним из таких авантюристов был Александр Кумок.

Дореволюционная жизнь его была остра, проста и незатейлива, как плотницкий топор.

С трудом окончив гимназию, Александр Кумок понял, что научная стезя не для него. Впрочем, и все остальные, где нужно было прилагать усилия для того, чтобы добиться в жизни успехов, тоже оказались не для него. Больше всего юный Шура Кумок любил валяться на крутой скале, нависающей над морем, и мечтать о кладе. Он даже ясно представлял себе, как с лопатой приходит в грот «Голова Великана» - тот самый, вход в который из-за пробитых природой отверстий и полоски белых валунов внизу напоминал весело скалящийся череп. Там он копает в самом углу и натыкается на железный сундук, зарытый греческими пиратами, весело и удачно грабившими турок и крымских татар. Вскрывает сундук… Остальное любой поймет без лишних слов. Александр так уверовал в это, что некоторое время и в самом деле не расставался с заступом, и в пещере было вырыто немало ям там, где, по расчетам Кумка, должен был находиться сундук.

Клада не было.

Со временем Александр Кумок охладел к поискам сокровищ. С некоторых пор вместо заступа он стал брать на прогулки револьвер «лефоше», у которого в рукоятку был удобно вмонтирован нож. И надо же было такому случиться, что на узкой дорожке одним жарким августовским днем ему повстречался грек Папа Папандопуло, который шел к морю по своим контрабандным делам. Что там у них произошло, не знает никто, но Александр Кумок облегчил Папу на пятьсот полновесных николаевских рублей. Обиженный грек поспешил в полицию, и Саша Кумок получил свой первый срок. Срок оказался небольшим - судьи учли возраст преступника, которому к тому времени едва исполнилось тринадцать лет, его социальное положение, а также личность потерпевшего, который симпатий не вызывал. Выйдя на свободу, обиженный Александр поспешил встретиться с Папой Папандопуло, облегчил его кошелек уже на полторы тысячи рублей и при этом нанес Папе легкие, но оттого не менее болезненные повреждения организма. Теперь уже судьи, учитывая повторность преступления, его дерзость и бесшабашную наглость, приняв во внимание общественную опасность обвиняемого, приговорили Кумка к четырем годам каторжных работ. Оказавшись по примеру декабристов в Акатуе, на Нерчинской каторге, Кумок быстро приспособился к местным условиям, а через пять месяцев зарезал правящего каторгой Петю Кумылгу - из Иванов, не помнящих родства, - за что получил довесок в два года. Но стать героем каторги он не успел - грянула февральская революция, и каторжников распустили по домам. Александр Кумок вернулся в Лукоморск и, не теряя времени, дождался Папу Папандопуло на морском берегу. О чем они спорили и сколько денег Кумок взял у него на этот раз, никто не узнал, но труп Папы нашли через два дня, когда в ушах и носу контрабандиста уже поселились маленькие крабы-бокоплавы. В городе и губернии к тому времени воцарился полный бардак, империя рушилась, в далеком Питере власть в свои руки взяли неведомые большевики, а Кумок ушел в банду екатеринодарского отчаянного экспроприатора Мишки Чепеля по прозвищу Сладкий Мальчик за его любовь к организации налетов на сахарные заводы. Было тогда Кумку девятнадцать лет, и он осознал нехитрую истину - всегда прав тот, кто стреляет первым.