Тяжело жилось барским мужикам. Логвин старался вести хозяйство бережливо, не расходовать зря соль и хлеб, лыко и мочало, дрова и веники. Чтобы не жечь лишнюю лучину, вставал со светом и ложился спать, как только темнело. Но сегодня поднялся ни свет ни заря, сон ушел. Логвин слез с полатей, засветил лучину и сел плести лапоть. Лаптей не напасешься - до куреня пять верст, а по утрам и вечерам теперь наст, по нему лыко быстро протаптывается.

- Поспал бы еще, - сказала жена.

- Спи, коли спится, - отозвался Логвин. - А я не хочу...

Плетет Логвин лапоть, постукивает кочедыком, а думы у него в голове тяжелые, безысходные.

Уже три недели прошло, как объявили волю, но в жизни мужиков ничего не переменилось, все осталось по-старому. Вчера староста опять требовал с Логвина казенных податей, и оброчные работы, говорил, надо выполнять. Да разве Логвин не работает? Всю зиму не выходит из лесу, и непонятно, почему всегда в долгах. Наверное, прав Тимофей: писарь записывает не все, что заработано. Тут еще жена больная еле управляется по дому, неизвестно, когда поправится, когда сможет помогать ему. И в караван могут угнать. Ничего не поделаешь - Логвин недоимщик.

Однажды какой-то человек, которого Логвин возил в Усолье, сказал ему, что человек, мол, создан для счастья. А у Логвина в избе счастье и не ночевало. Счастье - это земля, лошадь, телега, хлеб. Ничего этого у Логвина нет: земля барская, лошадь чужая и хлеб не свой. Рожь еще не поспеет, а ему уже напоминают: не забудь отдать за семена, за лошадь, за землю. Из четырех суслонов три приходится отдавать, поп не может без хлеба жить, приказчик не может, графья и подавно. А Логвин и без хлеба обойдется, он лебедой, пиканом, осиновой корой, как заяц, будет сыт.

В окно постучали.

- Чего там?

- Сход собирают Тимофей Петров и другие посадские, - сказал сосед.

Логвин надел зипун и вышел из избы. Всю дорогу молчали, каждый думал о своем.

На краю села стояла старая изба с маленьким, в одно бревно, оконцем. Изба казалась хмурой и зловещей, как нищая кривая старуха Малюш. В этой избе жил дед Ондру. В юности Логвин часто бывал у него, вечерами любил слушать песни Ондру о богатыре Кудым-Оше, который добыл для своего народа хлеб и железо, или рассказы про атамана Пугача, который разогнал бар и дал крестьянам волю и землю. Давно это было. Но добро и зло всегда вместе ходят, как два лаптя, как день и ночь. Снова наступили тяжелые времена, и снова лишились пермяки воли, своих земель и лесов.

Возле земской избы уже толпился народ. Сторож в тулупе стоял у ворот и говорил:

- Не велено мне, добрые люди, никого пускать. Если пущу, меня самого засекут.

- Зови приказчика! - требовали мужики.

- Сейчас он придет, за ним уже послали.

Прибежал молодой писарь, объявил:

- Сию минуту будут.

Из-за угла появился приказчик. Он был в черной шубе, в белых с красными узорами пимах, в меховой шапке. Приказчик подошел к воротам, повернулся к народу, спросил:

- Это ты, Тимошка, опять народ мутишь? Спина у тебя зачесалась?

- Спина - нет, - ответил Тимофей, - а руки чешутся.

- Вы обманули мир! - крикнул какой-то мужик. - Не государеву волю объявили, а свою. Давайте нам государеву грамоту!

- Вам читали царский манифест. Никакой другой бумаги нет и не было, сказал приказчик.

- Где это видано, землю крестьянам продать, а леса оставить господскими. Что же нам теперь, ни за грибами, ни за ягодами не ходить?

- Почему не ходить? По билету - пожалуйста.

- То-то и оно! Ступил на господскую землю, так плати. А скотину где держать? Где дрова, лыко, осиновую кору брать?

- А вы как же хотели? Все задарма? Добро-то ведь господское!

- Лес - божий дар. Его никто не сажал, и он должен быть для всех. Так я говорю, мужики? - повернулся Тимофей к народу.

- Так, батюшка, так! - послышалось отовсюду.

- Довольно нас обманывать!

- Мы теперь вольные! В караван больше не пойдем! - кричали в толпе. Пусть приказчик ряд порвет! Открывай ворота!

- Стойте, мужики, стойте! - приказчик, пытаясь сдержать толпу, выставил вперед руки, но толпа уже тронулась вперед, и его никто не слушал.

Тогда приказчик выхватил у сторожа ружье и выстрелил в воздух.

Толпа отпрянула назад, растерялась на некоторое время.

- Вот лешак! - выругался здоровенный мужик и наотмашь ударил приказчика. Тот упал, мужики накинулись на него.

- Не трожь! Не бери греха на душу! - крикнул кто-то за спиной Логвина.

Растолкав мужиков, к приказчику подошел человек в шубе, крытой полусукном. Он помог приказчику подняться. Сторож открыл ворота, приказчик поспешно скрылся в избе, народ с гвалтом повалил во двор. На рундук поднялось человек пять мужиков, среди них были Тимофей, Митрий Сыстеров и Устин Гусельников, тот самый, что остановил драку.

- Мужики! - громко сказал Гусельников, - сейчас будем решать, что делать с караванным рядом.

Он сходил в избу, привел приказчика и писаря. У писаря под мышкой была папка с бумагами. Гусельников взял у него папку, вынул оттуда листы. Приказчик стал уговаривать:

- Одумайтесь, мужики! Для вас же плохо кончится, в железо закуют.

- Всех не закуют, железа не хватит, - ответил Гусельников. - Вон нас сколько.

- В каторгу пойдете!

- Хуже, чем теперь, не будет! Давай, Устин, решай дело!

Гусельников поднял над головой бумаги:

- Здесь записано, кто должен идти в караван. Что с этой бумагой делать?

- Изрубить ее! Да помельче, как начинку пельменную!

Прикатили чурбан, поставили его на край крыльца, принесли топор. Устин подозвал Логвина, бросил бумаги на чурбан и сказал:

- Руби!

Логвин привычно взялся за топор, глянул на бумаги, исписанные убористым почерком лишь наполовину, и осторожно предложил:

- Может, чистое-то оставить, что добро портить?

- Еще чего! - крикнул Сыстеров. - Знай мельчи!

Логвин начал рубить бумаги. Сыстеров радостно следил за топором, Тимофей хмурился, Гусельников ногой сгребал в кучу обрезки.

Когда с бумагами было покончено, Гусельников поднял руку и заговорил:

- Мужики! Приказчик нас обманывает. И в колесной мастерской обманывают. И за вачеги* вдвое дерут. Что будем делать с приказчиком?

_______________

* В а ч е г и - рабочие рукавицы.

- Выгнать его!

- Прежде выпороть!

- И мельника! И лесную стражу! И писаря! Вместе плутуют.

- Погодите, миряне, дайте слово сказать, - послышался басовитый голос. Это говорил Сампоев, самый богатый мужик в волости, он всегда платил подати вперед и не бывал ни в курени, ни в караване. Всего пять лет назад Сампоев ходил в лохмотьях, потом снюхался с конокрадами и разбогател. Теперь он держит батраков, завел пилу. Мужики говорят: "Пошли дрова рубить", а он: "Вы рубить, а я пилить".

- Говори, Прокопий, - разрешил Гусельников.

Сампоев снял свою островерхую шапку из куньего меха и сказал:

- Мы должны платить оброк, должны идти в караван. Этот порядок не нами заведен, и не нам его рушить. А кто порушит, тот враг царю и отечеству и сам себе враг! - Сампоев громко высморкался. - Вон Тимошка да Кузька бунтовали однажды, а ничего, кроме розог, не заработали. Так?

- Так, так! - поддакнул торговец Викул.

- Врешь, Прокоп, - сказал Тимофей. - И ты, Викул, врешь. Кто дорогу к счастью пробивает, тот не враг себе. Не будем мы больше ни тебе, ни графу кланяться!

- Да что с ними говорить! - зашумели мужики. - Они приказчиковы заединщики. Бей их!

Викул и Сампоев поспешно выскочили за ограду.

Гусельников подождал, когда стихнет шум, и сказал:

- Будет, как вы решили, мужики. Сход выберет нового приказчика, и нового мельника, и писаря, и лесную стражу.

Весна набирала силу. Снег уже почти сошел. На пригретых солнцем проталинах показалась молодая травка, которую щипали тощие козы и овцы, дожившие до весны. Бурлила Ёгва-река, вода в ней поднялась, угрожая затопить низину. Прилетели и начали вить гнезда птицы.