В 5 часов утра собрание разошлось. Команды на кораблях были наэлектризованы. Можно было ожидать дезорганизованных выступлений…»

Не спали и офицеры. Ночь они провели в кают-компании. Всезнающие вестовые сообщили Дыбенко, что Небольсин грозился «свернуть бунтарям головы», «всех перевешать на реях», однако Ланге и Гертнер настоятельно советовали ему не обострять отношения с командой, переждать страшную ночь, дотянуть до утра; а там, исходя из указаний командующего флотом, принять надлежащие меры, и если потребуется, то в первую очередь избавиться от опасных смутьянов; Гертнер не рекомендовал посылать на «Гангут» отобранных 120 унтер-офицеров и матросов: «Многие присоединятся к бунтарям».

Дыбенко уже знал, что выступление на «Гангуте» началось за ужином, там вместо макарон, которые полагались после угольных авралов, подали прескверную кашу. Команда есть отказалась. «Однако не в каше дело, — думал Павел. — Матросы восстали против каторжных порядков, против войны и ненавистного самодержавного строя».

В военное время на одного матроса отпускалось на харчи двенадцать рублей в месяц, сорок копеек в день. Но из этих денег львиная доля попадала в карманы многочисленных воров-подрядчиков, интендантов, командиров кораблей, ревизоров. Поэтому вместо свежего мяса, зелени, овощей на камбуз поступали негодная солонина, испорченные сухари. А вот на столование каждого офицера казна отпускала от семидесяти до ста рублей в месяц. «С жиру бесятся», — говорили об офицерах вестовые.

Быстро принятые правительством и флотским командованием жесткие меры не дали стихийно возникшему восстанию на «Гангуте» перерасти в вооруженное восстание на флоте. Было решено незамедлительно снять с «Гангута» всех бунтарей — зачинщиков мятежа, а затем постепенно, не вызывая возмущения команды, «выудить» поодиночке остальных; одних передать в армейские части, других, наиболее опасных, — в тюрьмы и специальные команды.

На «Гангуте» арестовали 95 человек, на крейсере «Россия» — 16, на других кораблях вылавливали активистов. На «Императоре Павле I» Николай Ховрин и Василий Марусев уже сидели в тюрьме. В Кронштадте разгромили Главный судовой коллектив РСДРП, его руководителей — Ивана Сладкова, Тимофея Ульянцева и других активистов — отдали под суд.

«Разбойничают господа, на большевиков пошли, — пылая гневом, говорил Дыбенко своим близким друзьям. — О коллективном выступлении теперь и думать нечего». У Павла возникла идея, но с товарищами решил не советоваться. «Потом расскажу». Ждал, когда предоставится возможность уволиться в город, хотя после гангутских событий на берег не пускали. Опять «выручил» механик: за электродеталями он посылал только Дыбенко, только ему доверял…

Возвратившись на корабль, рассказал товарищам:

— Был у адмирала Максимова. Просил выступить на суде в защиту унтер-офицера Франца Янцевича и Григория Ваганова. Они старшие по возрасту и чину среди арестованных, и им грозит смертная казнь.

— Как это тебе взбрело? — сердито проговорил Светличный. — Просить адмирала?! И от нас скрыл.

— Так ведь не одобрили бы. И ходил я не один, а с бывшим вестовым адмирала большевиком Петром Васильевым, Максимов обещал подумать.

— Конечно, если бы выступил… — начал было Григорий Чайков. — Только и для адмирала большой риск.

— Вот всполошилось бы начальство: адмирал заступается за мятежников! — воскликнул Иван Чистяков. Помолчал и добавил: — Такого история флота не знает…

Через день стало известно: вице-адмирал Максимов экстренно выехал в Англию. Что за поспешность? Позднее, уже после Февральской революции, Андрей Семенович Максимов признается Дыбенко: «Командировка в Великобританию, куда меня срочно отправили, не вызывалась военной необходимостью. Как видно, из боязни, что я действительно выступлю на суде в защиту Янцевича и Ваганова, и опасаясь политического скандала, выпроводили меня на время из России».

В октябре 1915 года Дыбенко был арестован. Правда, скоро выпустили. Ею сразу же вызвал старший офицер Гертнер и объяснил, что армейским соседям не хватает храбрых людей и командующий флотом решил направить на сухопутный фронт отдельный матросский батальон. «С „Императора Павла I“ отправитесь вы и еще четырнадцать человек».

«На фронт отбирали добровольцев, а Гертнер даже не спросил моего согласия. Избавляются от бунтарей». Дыбенко разыскал Светличного, рассказал, что его посылают воевать на сухопутный.

— Не забудь взять прокламации, — посоветовал Григорий.

…Отдельный батальон балтийцев в составе трех стрелковых рот и одной пулеметной попал в район Сарнанайса. С моряками беседовал армейский полковник, разъяснил, что командующий 12-й армией генерал Радко-Дмитриев попросил адмирала Канина прислать стойких матросов, которые бы подняли боевой дух стрелков 2-го Сибирского корпуса.

— Так что, морячки, надеемся на вас! Народ вы боевой.

«Надейтесь, поможем чем можем», — усмехнулся про себя Павел Дыбенко. Его рота заняла оборону на участке так называемой Пулеметной горки — широкой возвышенности, поросшей мелколесьем. Солдаты-сибиряки, уже немолодые, все бородатые, встретили подмогу дружески, интересовались флотскими делами, жаловались на свое тяжкое окопное житье. «Кормят — хуже нельзя, раз в сутки дают чечевичную похлебку, которую самая что ни на есть грязная, неразборчивая свинья жрать не станет. В палатках холодно, вши заедают, в землянках сыро».

Вокруг собрались любопытные. Улучив момент, когда поблизости не было фельдфебеля, Павел прочитал фронтовикам прокламацию Петербургского комитета, рассказал о восстании на «Гангуте», о волнениях на Балтийском флоте. «Вот и судите, кому выгодна война».

Не теряли времени и остальные моряки. Их беседы ворошили души фронтовиков, будоражили мысли…

По окопу шагал фельдфебель, объявлял, что ночью намечена атака.

— В такую стужу атака! — огрызнулся сидевший рядом солдат.

Зябли солдаты в окопах. Одежонка плохая: поизношенные шинелишки да ботиночки с обмотками, разве что папахи согревали головы. У матросов экипировка получше: шапки-ушанки, теплые бушлаты, суконные брюки заправлены в голенища яловых сапог. Но и моряки замерзали. Вот и бегали все в просторный блиндаж, где топилась небольшая круглая печурка.

Ночная атака сорвалась. Ни моряки, ни солдаты не поднялись. Угрозы, брань офицеров, фельдфебелей не помогли.

Морской батальон перебросили на новый участок. Пытались с ходу послать в бой, но флотские опять отказались, заявили: «Офицеры пропили наше жалованье, харчи скверные, никуда не пойдем».

Пока армейское начальство разобралось, что к ним попали «политически неблагонадежные» матросы, солдаты-сибиряки уже были «обработаны». Морской батальон построили, привели на железнодорожную станцию, заставили сложить винтовки и пулеметы в отдельный вагон, заперли его; всех усадили в теплушки, паровоз трижды просвистел и, набирая скорость, отправился в снежную даль.

Матросы не унывали. Кто-то запел популярную среди солдат-фронтовиков песню о ненавистных начальниках. Ее подхватили моряки. Павел пел вместе со всеми.

Поезд пришел в Петроград. Судили немногих, остальных подержали в Крюковских казармах и вернули на свои корабли. Вернулся и Дыбенко с товарищами на свой линкор. Но в апреле 1916 года его арестовали. Военно-морской суд приговорил к двухмесячному заключению с последующим переводом в разряд штрафников… На линкор Дыбенко уже не взяли, «смутьяна» назначили на вспомогательное судно-транспорт «Ща».