— Это прекраснейшая идея! Именно такой спектакль может стать визитной карточкой молодежи нашего театра. И вот интересно: Шекспир написал эту трагедию тоже будучи молодым. Это одно из ранних его творений. — Николай Николаевич сел и задумался. — Мы говорим, что сегодняшние дети «раньше взрослеют». Смешно! Лермонтов написал «Маскарад» в двадцатилетнем возрасте. Добролюбов — философ! — в двадцать пять уже умер. Писарев в двадцать семь уже утонул… Джульетте не было и четырнадцати! А современные дети «раньше взрослеют». Смешно…

Зина давно заметила, что современные дети раздражали главного режиссера. Он не прощал им ничего: ни громкого смеха, ни оброненного в зале номерка, ни странного, как ему казалось, стремления обязательно осмотреть в фойе фотографии, а некоторые потрогать руками, обязательно попить фруктовую воду в буфете, обязательно сходить в туалет.

— Мне кажется, что спектакль для них вовсе не самое главное, — сказал он однажды Зине.

— Вы были ребенком? — спросила она его. Николай Николаевич задумался, словно бы вспоминая.

— Таким не был, — ответил он. — А эта их манера заглядывать в зал до звонка?

Когда Николай Николаевич погоревал на комитете о том, что современные дети взрослеют не так уж рано, Зина сказала:

— И правильно делают. Куда торопиться?

— И все же чем скорей они приобщатся к большим философским мыслям и большим человеческим переживаниям, даже страстям, тем будет лучше! — воскликнул Николай Николаевич. — Тем скорее они станут людьми!…

Он часто говорил о том, что дети с годами должны стать людьми. Зина однажды возразила ему: «Они давно уже люди, Николай Николаевич!» Но на комитете она промолчала.

А Николай Николаевич заговорил о ранней трагедии Шекспира. Он знал имена всех актеров, которые когда-либо с успехом исполняли роли Джульетты и Ромео, а с некоторыми из них даже был знаком лично. Имена великих английских и итальянских актеров он произносил так, как они произносятся в Англии и Италии, поэтому Зина известные ей имена либо узнавала с трудом, либо вовсе не узнавала.

Члены комитета притихли: слушать Николая Николаевича было интересно. «Он был бы прекрасным гидом!» — подумала Зина.

— И только с одним вашим предложением я не могу согласиться, — сказал в заключение Николай Николаевич. — Хоть отказаться от него нелегко… Да, нелегко, но пусть уж в будущем спектакле все будут молоды: автор, герои, актеры… И режиссер! Зачем же так беспощадно подчеркивать мой возрастной отрыв от вас всех?

«Почему он отказался ставить этот спектакль? — размышляла Зина по дороге домой. — Что его пугает? Быть может, не что, а кто? Все еще не решается вступить в соревнование с Петром Васильевичем?»

Зина вспомнила фразу, которую произнес в ее присутствии один молодой журналист: «Лучший редактор журнала — это тот, который не мешает коллективу делать журнал!» Фраза показалась Зине циничной, и она ответила журналисту что-то такое, после чего он весь вечер называл ее «блаженной». Прозвища с непостижимой быстротой приобретают популярность: уже через неделю «блаженной» Зину стали называть многие.

«Журнал без редактора? — думала Зина по дороге домой. — Не знаю… По-моему, ерунда! И театр, я уверена, без режиссера не может существовать, как дети без матери. Если родной матери нет, ею становится другая… приемная. Интересно, кто станет нашей приемной матерью?»

После беседы с Иваном Максимовичем Зина задавала себе и другой вопрос: «Неужели никто, кроме меня, не испытывает тревоги? Вот хоть Ванечка или Костя?» И сама себе отвечала: «Трево-ожатся… Но у них просто больше терпения, чем у меня! Хотят найти общий язык…»

Со вчерашнего дня Зина ощущала настойчивую потребность встретиться с Ксенией Павловной и Лерой. Она хотела высказать им все то же самое, что сказала Ивану Максимовичу и Косте, чтобы не получилось, что она действует втайне от них. Вчера вечером у Патовых никого не было дома…

Поднявшись на третий этаж, Зина подошла к двери Патовых. По привычке заглянула в дырочки почтового ящика. Там что-то белело. Но это не могло быть письмо Петру Васильевичу: все друзья Петруши давно уже знали его новый адрес.

Ксения Павловна была дома одна. Она встретила Зину с какой-то особой тревожной радостью.

— Заходите! Скоро придет Николай Николаевич! Его вызвали на заседание комсомольского комитета…

— Пригласили, — поправила Зина.

— Ну да… Конечно же пригласили. Я волновалась… Я всегда волнуюсь, когда его куда-нибудь вызывают. Пока он не позвонил, я сходила с ума!

Зина смотрела на растерянную, трогательно-беззащитную Ксению Павловну и думала, что ни за что не сможет стать злым гением этой женщины. «Зачем я нападаю на Николая Николаевича? — неожиданно подумала она. — Ведь еще ничего неизвестно. У Ивана Максимовича опыт общения с главными режиссерами гораздо больше, чем у меня. И он ждет… Он надеется. А меня, как всегда, заносит!»

— Пойдемте ко мне, — предложила она Ксении Павловне. — Ничего существенного у меня дома нет. Но есть чай с конфетами и пряниками. Я переняла у своих дорогих зрителей любовь к дешевым конфетам и мятным пряникам. Им ведь все равно: леденцы или трюфеля, было бы сладкое!

— И мне все равно, — сказала Ксения Павловна. — Но скоро придет Николай Николаевич… Мы бы все втроем посидели. Это было бы для него сюрпризом!

— Не сомневаюсь, — сказала Зина. И тут же подумала: «Зачем я опять?..»

— Я очень хочу, чтобы вы были друзьями, — почти что с мольбой произнесла Ксения Павловна.

— Я плохо училась по математике, — сказала Зина. — Но некоторые формулы запомнила на всю жизнь. Вот, например: две величины, порознь равные третьей, равны между собой! Мы с Николаем Николаевичем порознь любим вас, и это залог наших с ним будущих дружеских отношений.

— Я знаю… вы ко мне хорошо относитесь, — тихо и благодарно сказала Ксения Павловна.

— Поэтому идемте ко мне пить чай.

— А если вернется Николай Николаевич? Он с утра ничего не ел! Я приколю к двери записку…

— Не надо. Я сразу улавливаю шаги, которые направляются к этой двери.

Зина любила, когда Ксения Павловна приходила к ней. В такие вечера ей казалось, что она недооценивает свою комнату: не замечает, какая она уютная, как располагает к отдыху и спокойствию.

— Если бы я была мужчиной, я женилась бы только на вас, — оказала Зина, ставя на стол хлебницу с белыми, словно обсыпанными мукой, мятными пряниками и вазочку с «Театральными» конфетами. — Николай Николаевич — счастливец!

Ксения Павловна обрадовалась, что Зина упомянула о Патове: ей очень хотелось, чтоб он стал главной темой их разговора.

— А я, если бы заново начала свою жизнь, вышла бы опять за него. Опять… Поверьте: он идеальный муж.

— Идеальный муж — это понятие не столь положительное. Если вспомнить классику зарубежной драматургии! — сказала Зина. С нежностью взглянув на Ксению Павловну, она добавила: — Я шучу. И не слишком удачно!

— Между друзьями возможны любые шутки, — сказала Ксения Павловна. — Важно знать, что человек этот — твой друг, тогда уже слова не имеют значения.

— Это верно, — согласилась с ней Зина. — На друзей обижаться смешно. Я вообще обидчивых людей не люблю. Чаще всего это недалекие люди. Они не понимают, что если говорит хороший человек, надо к нему прислушаться. А если плохой… то что же на него обижаться?

Боясь упустить главную тему, Ксения Павловна воскликнула:

— Николай Николаевич умеет быть выше обид!

«И вообще выше всего, что вокруг него происходит!» — про себя добавила Зина. Кажется, Ксения Павловна была первым человеком, который заставлял ее кое-что произносить мысленно, про себя.

— Вы знаете, почему мы приехали в этот город? — спросила Ксения Павловна.

— Николай Николаевич захотел попробовать свои силы на сцене ТЮЗа?

— Не совсем так… И все же наш приезд связан с его любовью к детям.

— Интересно! — сказала Зина и своим немигающим взглядом уставилась на Ксению Павловну.

— Юра, наш сын, уехал учиться в Ленинград: у него ярко выраженные математические способности. И он поступил на физмат.