Источник: Прислал читатель

ПОПЫТКА УТЕШЕНЬЯ

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться —
и все решительней крепнет во мне убежденье —
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам — послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере —
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам — не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется —
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам — не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам — я в этом могу поручиться,
я говорю вам — ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю — ничего не печалься
Я и себя утешаю — не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю —
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе — будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки —
да ведь и это всего до страницы такой-то.

Источник: Прислал читатель

Я был приглашен в один дом...

Я был приглашен в один дом,
в какое-то сборище праздное,
где белое пили и красное,
болтали о сем и о том.
Среди этой полночи вдруг
хозяйка застолье оставила
и тихо иголку поставила
на долгоиграющий круг.
И голос возник за спиной,
как бы из самой этой полночи
шел голос, молящий о помощи,
ни разу не слышанный мной.
Как голос планеты иной,
из чуждого нам измерения,
мелодия стихотворения
росла и росла за спиной.
Сквозь шум продирались слова,
и в кратких провалах затишия
ворочались четверостишия,
как в щелях асфальта трава.
Но нет, это был не пророк,
над грешными сими возвышенный, —
скорее ребенок обиженный,
твердящий постылый урок.
Но три эти слова — не спи,
художник! — он так выговаривал,
как будто гореть уговаривал
огонь в полуночной степи.
И то был рассказ о судьбе
пилота,
но также о бремени
поэта, служение времени
избравшего мерой себе.
И то был урок и пример
не славы, даримой признанием
а совести, ставшей призванием
и высшею мерою мер.
…Я шел в полуночной тиши
и думал о предназначении,
об этом бессрочном свечении
бессонно горящей души.
Был воздух морозный упруг.
Тянуло предутренним холодом.
Луна восходила над городом,
как долгоиграющий круг.
И летчик летел в облаках.
И слово летело бессонное.
И пламя гудело высокое
в бескрайних российских снегах.

Источник: Прислал читатель

ЧЕЛОВЕК, ПОХОЖИЙ НА СТАРУЮ МАШИНУ

Человек,
похожий на старую машину,
сделанную в девятнадцатом веке —
что-то от стефенсоновского паровоза,
от первых летательных аппаратов,
из породы воздушных шаров
и аэростатов,
с примесью конки и дилижанса,
экипажа и музыкальной шкатулки —
ржавые поршни и рычажки,
стершиеся шестеренки и втулки —
и все это издает при ходьбе
поскрипыванье,
пощелкиванье,
дребезжанье.
Человек,
похожий на старую машину,
сделанную в девятнадцатом веке,
он покупает в ближайшей аптеке
какие-то странные мази для растиранья,
у которых такие таинственные названья —
бриони,
арника,
оподельдок,
а потом еще долго поскрипывает ледок
у него под ногами,
пока он вышагивает к себе домой
неуверенными шагами.
Человек,
похожий на старую машину, сделанную в девятнадцатом веке,
он поднимается
к себе на этаж,
не снимая пальто,
присаживается на кушетку,
которую по-старинному называет софа
и которая откликается звуком фа,
когда он на нее садится…
Так и сидит он,
не зажигая огня,
человек,
похожий на старую машину,
сделанную в девятнадцатом веке,
старая усталая машина,
или просто сум,
как он в шутку себя называет,
хотя он при этом вряд ли подозревает,
что сум
по-украински
означает печаль,
да и по-русски звучит
достаточно грустно.

Источник: Прислал читатель

ARS POETICA

Все стихи однажды уже были.
Слоем пепла занесло их,
слоем пыли
замело,
и постепенно их забыли —
нам восстановить их предстоит.
Наше дело в том и состоит,
чтоб восстановить за словом слово
и опять расставить по местам
так, как они некогда стояли.
Это все равно как воскрешать
смутный след,
оставленный в душе
нашими младенческими снами.
Это все равно как вспоминать
музыку,
забытую давно,
но когда-то слышанную нами.
Вот и смотришь —
так или не так,
вспоминаешь —
так или не так,
мучаешься —
так ли это было?
Примеряешь слово —
нет, не так,
начинаешь снова —
нет, не так,
из себя выходишь —
нет, не так,
господи, да как же это было?
И внезапно вздрогнешь —
было так!
И внезапно вспомнишь —
вот как было!
Ну конечно — так оно и было,
только так и было, только так!

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: