— Верю. Но играть не хочу. Я ухожу.

— Тебя что-то гнетет, олененочек. Ты сегодня сам не свой. Что-то случилось?

— Ничего. Солнце уже садится. Мне надо в порт.

— Ах, понятно! — Мамуля рассмеялся мелким манерным смехом. — Тоскуешь по госпоже? Или по господину?

— Не твое дело, — Леодан почувствовал, что начинает злиться на Мамулю по-настоящему.

— Ты влюблен, верно?

— И это не твое дело. Оставь меня в покое.

— Как хочешь. — Мамуля сделал примирительный жест ладонями. — Но я ничего не решаю, тебя Зал приглашал. Вот ему все и скажешь. Он очень обрадуется. Я прям таки вижу его сияющее от радости лицо! До премьеры пьесы осталось два дня, а исполнитель главной роли сматывает удочки. Очень по-дружески.

— Ты же сам видишь, что у меня нет таланта, — сказал Леодан, пытаясь смягчить ситуацию. — Почему бы тебе самому не сыграть эту роль?

— Почему? — Мамуля упер руку в бок. — Ах да, почему? Зритель придет смотреть на молодую красавицу — то есть на тебя. Зал уже по всей Фанаре раззвонил, что у него появился новый великолепный лицедей. А вместо новенького свеженького и миленького красавчика, юного и грациозного, выползу я — старый, толстый, страдающий отдышкой, с физиономией старого гиппопотама и походкой, как у пьяного матроса на берегу. Выпрусь на сцену, чтобы сыграть юную красавицу. Ха! Славное будет зрелище, клянусь маской Пантара! Ты не можешь уйти, миленький. Даже твои мысли тебя не извиняют.

— Какие мысли? Причем тут мои мысли?

— Притом. Я знаю, о чем ты думаешь, — Мамуля сложил накрашенные губы бантиком, смачно почмокал ими. — Ты ведь из-за ревности бесишься. Ты любишь этого парня — как его бишь там, Вислав? И я тебя понимаю: ооочень привлекательный мужчина!

— Что ты несешь? — Леодан почти с суеверным ужасом уставился на актера. — Ты не смеешь так говорить!

— Но я ведь правду сказал. Ты думаешь, что Вислав влюблен в твою хозяйку, не отрицай. Ведь думаешь, так? И тебя это о-очень огорчает. Очень-очень. Боишься, что они бросили тебя, забыли, и ты больше не увидишь его.

— Заткнись!

— О, зачем же так грубо! — Мамуля подмигнул юноше. — Уж я то знаю, что такое любовь. Это, можно сказать, моя стихия. И ты ошибаешься. Твоя госпожа не любит Вислава. Она никого не любит.

— Откуда ты можешь это знать, ты, старый…

— Тссс! — Мамуля приложил к губам палец, подхватил Леодана под локоть и отвел в сторону, в глубь сцены. — Я знаю. Чувствую. Я видел твою госпожу. Уж поверь мне, она никогда не полюбит ни одного мужчину. И твой сердечный друг ей совсем не нужен.

— Каста любит мужчин. На сабейском корабле она спала с их капитаном.

— Ну и что? Зов плоти — это одно, а любовь — совсем другое, мальчик. Любовь это единение душ. Душа твоей хозяйки выжжена ее прошлым. Она совсем не та, за кого ты ее принимаешь. Она берет мужчин тогда, когда ее тело требует плотского сближения. Выбирает самцов, сильных, глупых и самоуверенных — таких, которыми может вертеть, как захочет. Вислав совсем другой человек. Каста видит это и потому никогда не отдастся Виславу, даже если твой возлюбленный останется последним мужчиной на этом свете.

— Я не могу понять, почему ты говоришь это с такой уверенностью.

— Потому что я… ясновидящий. Все актеры немного чокнутые и немного пророки. Мы так часто играем вымышленных людей, что для нас в сердцах людей настоящих не остается тайн. Мы можем манипулировать людьми как захотим. Заставляем их плакать, смеяться, сердиться, переживать, радоваться. И читаем то, что скрыто в их глазах. Я видел Касту в таверне в тот вечер, когда вы прибыли в Фанару. Мне не понадобилось много времени, чтобы увидеть ее душу. И я заметил, какими глазами ты смотрел на Вислава. Как ловил каждое его слово. Когда успел втюриться, дружочек?

— Пошел прочь! — Леодан сбросил с локтя руку Мамули, спрыгнул со сцены и пошел к выходу, не оглядываясь. Актеры, возившиеся с колонной, оторвались от своего занятия, удивленно следили за молодым человеком. Мамуля, скрестив руки на груди, смотрел юноше в спину, насупив брови.

Леодан дошел до самого выхода и остановился. Глянул на смятый папирус, который продолжал сжимать в кулаке. Острая тоска сжала сердце — и отступила. Он вспомнил открытое улыбчивое лицо Залмана. В самом деле, этот жирный трансвестит прав: Залман надеется на него. Надо было отказаться с самого начала, а сейчас получается очень некрасиво. Тем более, что по всей Фанаре на стенах уже написаны объявления о предстоящей премьере…

— Я знал, что ты не уйдешь, — сказал ему Мамуля, когда он вернулся. — Ты слишком хорош для того, чтобы быть гадом.

— Давай репетировать. Мне еще надо успеть в порт.

— Хорошо. И попрошу тебя сделать одну вещь. Сейчас, когда мы начнем работать, представь, что твоим партнером будет не Китис. Не я. Представь, что ты говоришь с Виславом. И все пойдет, как по маслу. — Мамуля потрепал Леодана за плечо. — Ну что, начнем?

— Начнем. — Леодан посмотрел на старого актера и засмеялся. — Мне будет трудно представить, что ты — это мой Вислав. Но я попробую. Для пользы дела.

Еще до захода солнца амфитеатр был забит народом. Залман то и дело выбегал из сарая, который теперь стараниями Мамули был превращен в гримерку, и, возвращаясь, повторял с восторженным замиранием в голосе:

— Полный зал! Полный зал!

Леодан чувствовал сильное волнение. Он уже успел облачиться в одежды героини. Потом Мамуля усадил его к обшарпанному бронзовому зеркалу и начал наводить на молодого человека грим. Для начала тщательно побрил юношу. Развел краски в плошках. Уложил длинные волнистые волосы Леодана в высокую прическу — «трагическую», как он выразился. Припудрил прическу блестящим порошком. Умело наложил на лицо Леодана тон, оттенил брови, подкрасил глаза и губы. Леодан наблюдал в зеркале, как благодаря искусству Мамули меняется его лицо. Эта метаморфоза нравилась ему: он и впрямь ощутил себя молодой женщиной. Впервые с того дня, как он покинул дом Узмая, он был удовлетворен своей внешностью.

— Красавец, просто красавец! — приговаривал Мамуля, орудуя гримерными кисточками. — Нет, красавица! Кто теперь скажет, глядя на тебя, что ты не женщина?

— Эгон, заканчивай! — велел вернувшийся в очередной раз со входа Залман. — Театр полон, все маются ожиданием. Пора начинать.

— Ты видишь, я творю, — раздраженно заявил Мамуля, поправляя Леодану контур правого глаза. — Твои плебеи подождут. Мне нужно еще немного времени.

— Плевать на твое творчество! Мы начинаем. Кайс, Афранис, на сцену! Где Пролог? Проклятье, куда делся этот кретин?

— Я здесь, Зал, — Пролог выглянул из-за двери, ведущей на сцену. — Выходить?

— Выходи и начинай! — Залман остановился рядом с Леоданом, осмотрел юношу и улыбнулся. — Именно такой я и представлял себе Натиссу. Ты великолепен.

— Уф! — вздохнул Мамуля, опуская руку с кисточкой. — Готово!

— Не готово, — сердито бросил Залман. — Ты сам не готов. Второй акт ваш с Леоданом, а ты все еще не надел костюм. Быстрее, покрой тебя проказа!

Леодан встал с бочки, на которой сидел, сделал несколько шагов. Высокие котурны затрудняли ходьбу, но в остальном сценический костюм смотрелся прекрасно.

— Ты должен был родиться женщиной, — глубоко вздохнув, промолвил Мамуля, меняя светлый парик на темный. — Боги, как ты прекрасен!

— Эгон, перестань смущать парня, — сказал Залман, однако еще раз одобрительно хмыкнул, глянув на Леодана. — Готовься, друг мой, скоро твой выход.

— Я… волнуюсь, — шепнул драматургу Леодан. Он чувствовал себя очень неважно: лицо горело, ноги вдруг стали слабыми, а волосы на голове, казалось, шевелятся, будто живые. — Вдруг у меня не получится?

— Я тоже волнуюсь. Эта пьеса — лучшее из того, что я написал за свою жизнь. Ты должен делать свое дело. И все время смотри на Мамулю. И на меня. Я буду за сценой и подскажу тебе слова, если ты забудешь роль.

— Идем, котеночек! — позвал Мамуля, делая Леодану призывающий знак ладонью. — Добрый засранец-зритель просто умирает от нетерпения.