- Это я, Запаличка, - вдруг закричала тонким голоском мать Иоанна, встав на ноги, не сгибая колен. - К твоим услугам! - прибавила она с плутовской усмешкой.

Ксендз-экзорцист, однако, не потерял самообладания. Он сделал знак креста над головой Иоанны и молвил:

- Отвечай, Запаличка, покинешь ли ты тело этой женщины по моему приказу?

- Тотчас покину, - отвечал Запаличка устами матери Иоанны, - но что ты сделаешь с моими братьями? С Валаамом, Исаакароном, Асмодеем, Грезилем, Амманом, Бегеритом? Валаам сидит в голове, Исаакарон в руках, Амман в груди, Грезиль в животе, Бегерит в ногах, а Асмодей в...

Стон ужаса потряс стены костела при этих чудовищных словах, которые Запаличка произносил веселым голоском, Ксендзы перекрестились и сотворили краткую молитву о каре за кощунство. Мать Иоанна тем временем тихо и дробно хихикала. Прочие одержимые приблизились к ней и, взявшись за руки, стали полукругом.

Ксендз Лактанциуш кивнул отцу Соломону. Тот поправил пелерину, стал потверже на коротких своих ногах и вдруг отчаянно завизжал, как охрипший сержант:

- Сатана, приказываю тебе, изыди!

Мать Иоанна откинулась назад на прямых ногах, словно ее толкнула невидимая рука, и оперлась на руки поддержавших ее сестер. С минуту она тяжело дышала, потом испустила долгий, громкий, прерывистый вопль. После чего стала прямо, вытерла себе платочком рот и усеянный каплями пота лоб, поправила покрывало на голове. Лицо ее приняло обычное выражение, и она обычным своим голосом сказала:

- Запаличка вышел!

Затем она принялась обмахиваться платочком. Среди собравшихся раздались возгласы удивления, разочарования; все враз заговорили, королевич Якуб опять взял понюшку.

Ксендзы повернулись к алтарю и произнесли благодарственную молитву. Поддерживаемая сестрами, мать Иоанна стала на колени. Ксендз Сурин внимательно на нее смотрел, она казалась очень утомленной - глаза были прикрыты, дышала она тяжело, вот-вот упадет в обморок. Вдруг она широко раскрыла глаза, будто увидела где-то вверху, над алтарем, нечто необычное. Сестры, поддерживавшие ее под руки, стали шептать:

- У нее видение, видение.

Ксендзы снова обернулись к алтарю. Внезапно мать Иоанна вскрикнула и прикрыла лицо руками. Тут ксендз Имбер шагнул к ней и, снова осенив ее крестом, спросил:

- Мать Иоанна, что ты видела?

Голос у него был мягкий, бархатный, ласковый. Не такой зычный, как у отца Лактанциуша, и, однако, звук его проникал в каждый уголок костела и мягко, будто оливковое масло, разливался по всему зданию.

Мать Иоанна рывком встала и открыла лицо. Отец Сурин заметил, что выражение у нее было такое же хитрое и дерзкое, как тогда, в трапезной. И прошипела она сквозь зубы те же слова:

- Я не мать Иоанна, я не мать Иоанна. Я бес, мое имя Грезиль!

Услыхав эти речи, отец Имбер вздохнул и произнес своим спокойным, нежным голосом:

- Грезиль! Сатана! Ведь ты знаешь, что ничто в мире не случается без воли господа! Без воли господа и волос не упадет с головы находящейся здесь матери Иоанны от Ангелов, настоятельницы здешнего монастыря. И в том, что ты вошел в тело сей благочестивой особы, тоже есть воля господа. Неисповедимы предначертания божьи, но всякое тело, всякий дух должны им покориться. И тебе надлежит повиноваться богу и тем, кто во имя бога приказывает тебе. Итак, будешь ты повиноваться?

- Да, - сдавленным голосом матери Иоанны изрек бес.

- Ответишь ты на мой вопрос?

- Да, - повторил Грезиль.

- Неисповедимы предначертания божьи, - ровным голосом продолжал ксендз Имбер, вытягивая шею и с явным, хоть и мягким любопытством поглядывая искоса на мать Иоанну. - И сатана порой может служить для назидания верующих. Так покажи нам, злой дух, как серафимы воздают высшие почести владыке сонмов ангельских.

- Нет, нет! - завопила не своим голосом мать Иоанна и попятилась назад, стала прятаться за сестер, приседая, прикрываться их широкими юбками и бросать на экзорциста косые, поистине безумные взгляды. Но не ужас изображался в ее расширенных зрачках, а возбуждение, живость, даже вдохновение.

- Дьявольский отблеск, - прошептал ксендз Сурин.

Однако ксендз Имбер, высоко округлив брови над своими красивыми бархатными глазами, властно махнул рукою в сторону матери Иоанны - сестры расступились, освободив большой круг для настоятельницы, и та оказалась лицом к лицу с экзорцистом.

- Как серафимы почитают владыку сонмов ангельских? - повторил ксендз свой вопрос.

Мать Иоанна заколебалась, пристально посмотрела на вопрошавшего, который утвердительно кивнул, - и вдруг упала, растянулась во весь рост, выбросив перед собой руки и перебирая длинными пальцами. Черная накидка струилась по ее спине, будто крылья, и вся ее поза выражала почтение и преклонение. Толпа восхищенно ахнула.

Ксендз Имбер с торжеством оглядел стоявших рядом ксендзов и, когда мать Иоанна через минуту поднялась, снова заговорил медовым своим голосом:

- А покажи нам теперь, Грезиль, как престолы (*6) воздают хвалу всевышнему.

- Адонаи (*7), - прошептал ксендз Сурин.

Мать Иоанна побледнела, глаза ее засверкали еще ярче. Горделиво вскинула она голову вверх, прекрасная в этом порыве.

- Ну, постарайся же! - с мягкой настойчивостью приказал ксендз Имбер.

Мать Иоанна подняла руки и тряхнула головой. Накидка, укрепленная завязками на шее, скользнула вниз, словно отделяясь от ее тела. С поднятыми руками она сделала три шага вперед и, склонившись, опустила руки, причем кисти ее затрепетали, будто крылья раненой птицы. Затем ступила шаг влево и опять сделала такой же поклон, опуская руки и дробно двигая кистями и пальцами. Еще шаг влево, и она очутилась против королевича Якуба; склонясь перед ним, как раньше, она откинулась назад, затем снова наклонилась, делая руками волнообразные движения, - не то птицы, не то бабочки. В танцевальных этих фигурах было столько внутренней кипучей жизни, что собравшихся дрожь пробирала. У королевича Якуба округлились глаза, он приоткрыл рот и изумленно смотрел, как Иоанна сдвигает ладони вместе - то высоко над головой, то, изогнувшись назад, где-то за спиной на отлете, выступая со странным изяществом. При этих ее поклонах забывалось ее увечье, становилась незаметной неровность плеч, а чрезмерная длина рук придавала ее облику нечто неземное. Удивительной красотой веяло от этого зрелища, ксендз Сурин в волненье глотнул слюну. Наконец мать Иоанна остановилась и упала на колени.

В костеле темнело. Тучи сгущались, а короткий осенний день подходил к концу. Солнце перекатилось на другую сторону. В сумраке раздался бархатный голос экзорциста.

- Грезиль, - говорил ксендз Имбер, - повинуйся же. Во имя бога велю тебе в сей день, день воздвижения, воздать хвалу кресту, символу спасения нашего.

Мать Иоанна распростерла руки.

- Этого не приказывай, отец, не приказывай, - произнесла она вдруг своим обычным голосом. - Он меня будет ужасно мучить!

- Воздай хвалу святому распятию, - мягко, но твердо молвил отец Имбер.

- Нет, нет! - резко вскрикнула мать Иоанна сатанинским, истошным голосом. - Нет! Не воздам хвалу! Не покину этого тела, я в нем пребываю и в нем останусь. Никакие слова земные или небесные не выгонят меня отсюда. Нет! Нет! Я останусь в нем.

Тут мать Иоанна, распрямившись, встала на колени на верхней ступени алтаря и, гордо вскинув голову, обвела взглядом присутствующих, словно говоря: смотрите, вот я здесь и с места не сдвинусь!

Все четыре ксендза приблизились к ней, каждый с серебряным распятием в руке, и, показывая ей этот символ величайшей жертвенности, возгласили:

- Покорись!

Но бес не желал покориться, он вдруг принялся так яростно трясти тело матери Иоанны, что она скатилась по ступеням вниз и, упав на каменные плиты, начала биться об пол головой, стучать ногами, - неистовый стук глухим эхом отдавался в костеле; собравшиеся в ужасе замерли.

Ксендз Игнаций махнул рукой в сторону ризницы: Одрын и пан Аньолек принесли простую дубовую лавку с прикрепленными к ней длинными ремнями. Подняв с полу содрогающееся тело настоятельницы, они положили ее на лавку и крепко стянули ремнями. Затем стали поодаль. Бес перестал терзать тело матери Иоанны.