Юрий Дружников

Кайф в конце командировки

1.

Лифт в гостинице конечно же ремонтировали, и Полудин потащился вверх по лестнице на своих двоих. Звук шагов отсутствовал: ступени покрывала мягкая дорожка, а ее - серое, в грязных следах полотнище, оберегающее от постояльцев невидимую красоту дорожки.

Полудин устал и теперь был весь в предвкушении кайфа.

Ну потрепали друг другу нервы, как положено, и успокоились. Проект-то давно принят, акт подписан, хотя главный конструктор вяло бурчал, что еще неизвестно, потянет ли транспортер при высокой температуре. Мелкие претензии заказчика обещано удовлетворить под честное слово. Там будет видно, переделывать или нет. Обещание это на бумаге не зафиксировано. Как многие российские люди, Полудин не мог не схитрить, но и хитрить было лень. По этой же причине заказчики сделали вид, что поверили: им тоже все было до лампочки. Завтра придется отметить командировку и - домой.

Комбинировать Полудин умел не лучше и не хуже других. Секретарше, у которой отмечал командировку, он дарил конфетку, а после просил поставить печать без даты, так как он не может достать билет и уедет через пару дней. Билет он достать всегда мог посредством личного обаяния и старался уехать сразу. Если билетов не было, он приходил к поезду и давал в лапку проводнице.

Потом дома эти два дня Полудин валялся в постели и глядел телевизор, а вечером до прихода жены уходил с друзьями просадить червонец, заначенный у государства не без приложения личной энергии. Друзья эти были не с работы. Для тех он еще не вернулся и по телефону отвечал писклявым голосом: "Папы нету дома".

После отдыха, правда, приходилось снова съездить на вокзал к приходу того же поезда и для отчета купить у проводницы за рубль билет, забытый у нее частным пассажиром. Дату в командировочном удостоверении Полудин проставлял, как ему было надо. Впрочем, недавно замдиректора по кадрам и режиму Хануров завел привычку проверять присутствие подчиненных на местах и звонил на заводы. Кадровики сговорились, и командированных из Москвы стали более строго отмечать здесь, на "Химмаше", так что свобода опять ужалась.

Сегодня у Полудина она сократилась вот до этого вечера.

Протолкавшись через проходную "Химмаша" в шесть вечера, командированный проехал в набитом автобусе до городской кассы за билетом. Билет оказался, но не купейный, а мягкий. На него денег не хватило, и пришлось взять плацкартный, в общий вагон. Афиша областного драмтеатра обещала пьесу о ковании чего-то железного. Весь город был в призывах отдать все силы, но от этого только больше хотелось оставить хоть что-нибудь для себя.

И вот у него - свобода, а ее мало или вообще нету, и завтра совсем не будет, это уж точно. Завтра будет только слово "надо". А свобода - это когда не надо. Свобода бывает исключительно в конце командировки, потому что ты не тут и не там. Уже почти не тут, но еще совсем не там. В командировку посылают теперь нечасто: экономят деньги. Ездит начальство, которому тоже хочется поставить штампик и глотнуть свободы. В общем, сегодня плевать на "Химмаш", отрасль, Москву и весь социалистический лагерь - Полудин будет гулять!

По дороге он обдумывал вопрос с рестораном. На пятерку, оставшуюся в кармане, туда не попрешь. Хорошо еще, за гостиницу берут вперед. Не доверяют и правильно делают. Но просто бутылка - это тоже в конце концов неплохо. У других и на нее нету.

Полудин сравнительно быстро взял в продмаге водку, выброшенную к концу рабочей смены, и полбуханки черного. Все остальное давали по талонам, и стоять в очередях нужда отпала, что тоже было приятно. В киоске у гостиницы он купил спортивный журнал и местную газету. Вообще-то он принципиально не читал никакой прессы, чтобы не замусоривать голову, но тут сделал исключение. Газетенку он купил не для чтения, разумеется, а для надобности, не удовлетворяемой в отеле из-за дефицита рулончиков.

Запыхавшись, поднялся на пятый этаж. Окно выходило на набережную Суры. Светящаяся реклама "Hotel Penza" на крыше корпуса, примыкающего углом, бросала через окно дрожащие оранжевые блики на цветастую штору. Отдельный бокс три на четыре метра был забронирован заводом специально для старшего инженера Полудина. Горничная прибралась в номере, даже грязные носки спрятала в шкаф.

Сняв шапку, он стряхнул с нее капли растаявшего снега и поглядел на часы. Без четверти восемь.

Кайф начинается.

2.

Тщательно заперев изнутри дверь, Полудин пустил в ванную воду и снял ботинки. Они протекали второй год. Он давно откладывал деньги, чтобы в комиссионке купить поношенные импортные, но то не мог найти своего размера, то деньги улетали. Когда становилось сухо, проблема решалась сама собой, а сейчас ботинки пришлось поставить вертикально к батарее, чтобы вода стекла из носков и они за ночь просохли.

Полудин торжественно разделся донага, побродил по комнате и постоял у окна. Достал из портфеля бутылку и хлеб, разместил рядом на стуле пачку сигарет и зажигалку, а возле них журнал. Стул придвинул к кровати, откинул одеяло, включил радио. Передавали местные известия - многословную болтовню об участниках соцсоревнований доярок, которые горели желанием увеличить число нулей возле каких-то цифр. Полудин горел не меньше других и, как все, только публично. Наедине и добровольно - ни-ни, и радио он выдернул.

Когда ванна наполнилась, он, проверив, достаточно ли теплая вода, торжественно опустился в нее и стал лежать с закрытыми глазами, не думая ни о чем и думая обо всем. Чтобы не забывать о контрасте с суровой действительностью, он периодически вытаскивал из воды большой палец ноги и ощущал холод.

Поднимался он из ванны медленно, к мылу не прикоснулся, мытье потребовало бы физического напряжения, выполнения слова "надо". Слегка обтерся полотенцем и, шастая мокрыми пятками по паркету, добрался до вешалки и надел зеленую полосатую пижаму. Жене его нравилось, что во французских фильмах мужчины появляются в пижамах, и ко Дню советской армии (легализованный мужской день для пьянства в рабочее время) она купила ему пижаму, за отсутствием французских - китайскую. Он не надевал ее ни разу, но спустя полгода жена не забыла, положила ему в чемодан.

В восемь двадцать он лег в постель, откупорил бутылку. Пробка укатилась в неизвестном направлении. Он налил полстакана мутноватой жидкости, подождал, предвкушая блаженство внутреннего согрева, и, выдохнув воздух, вылил полстакана в рот. Водка прошла внутрь и распространилась по организму, как всегда, неплохо. Переждав, Полудин закусил горбушкой черного хлеба.

Развернув на одеяле журнальчик, он стал читать страницы с конца, с юмора. Юмор был несмешной: велосипедист остановился перед финишем погадать на ромашке "любит - не любит". Полудин лениво прикрыл веки. Тепло растекалось, но не во все части тела, и можно было добавить еще полстакана, что и было им сделано по той же методике. Вообще-то Полудин не испытывал особого пристрастия к питью, но быть диссидентом в этой области не намеревался.

Полстакана плюс еще полстакана потянули к философии. Ромашка вернула память к прошедшему лету. Полудин идет по траве, валится и лежит, подмяв под себя ромашки. Лежит, будто умер. Зжж-зжж-зжж - звук проплыл над головой, мимо уха пронесся жук. Заняли его место, и жук не мог сообразить, куда сесть.

Лежа на животе, Полудин разглядывал этого жука неизвестной национальности, пока тот карабкался по ромашечному стеблю. Жук целеустремленно добрался доверху, пролез, раздвинув белые лепестки, на желтый круг, пошевелил усами, расправил крылья и, оттолкнувшись задними лапами, взмыл вверх.

И снова луг заполнила тишина, уже успевшая утомить. Отпуск кончался. Захотелось вдруг гудков машин, колготни в трамвае, тайных выпивок в рабочее время - всего того бедлама, который надоедает, но без которого будто часть твоя оторвана.