Сергей Довлатов

Солдаты на Невском

Рано утром на плацу капитан Чудновский высказался следующим образом:

- Кто шинель укоротит хотя на палец - будем взыскивать!

Он задумался и добавил как-то совсем не по-военному:

- Притом это не модно, если верить журналу "Силуэт"...

У ефрейтора Гаенко шинель была обрезана, подшита, но все равно из-под нее едва виднелись ослепительно начищенные яловые сапоги.

Стоял ефрейтор Гаенко в шеренге последним. Он и только он на вечерней поверке, делая шаг вперед, задорным голосом восклицал:

- Расчет окончен!

Друг его, ефрейтор Рябов, как это нередко случается, был противоположностью Гаенко. Высокий, медлительный и сильный, он жутко терялся от крика, а всех людей со звездами на погонах спокойно, искренне боготворил.

Любовные истории, которые Гаенко рассказывал после отбоя, волновали ефрейтора Рябова, открывая перед ним, уроженцем глухой Боровлянки, таинственный мир с красивыми вдовами, ночными поездками в такси, умелыми драками, загадочными нежными словами: декольте, будуар, гонорея...

Ефрейтор Рябов уважал приятеля и часто будил его ночами, тихо спрашивая:

- Это верно, Андрюха, есть такая птичка - колибри, размером с чмеля?..

У Рябова было суровое детство, но Васька так и остался покладистым человеком. Отец его, мрачный боровлянский конюх, наказывал Ваську своеобразно. Подвешивал за ногу к ветке дерева...

В армии Рябову нравилось. Он гордился своим хлопчатобумажным тряпьем. Усердно козырял сержантам. И с натугой, однако без лености, преодолевал солдатское ученье.

Ефрейтор Гаенко вырос среди пермской шпаны, где и приобрел сомнительный жизненный опыт, истерическую смелость и витиеватый блатной оттенок в разговоре.

Наука давалась ему легко, с сержантами он был на ты, одежду свою без конца перешивал и любил смущать замполита каверзными вопросами:

- А отчего, к примеру, в той же сэшэа каждый чучмек автомобиль имеет, а у нас одни доценты, генералы и ханурики?

Рябову часто шли посылки, и ефрейтор охотно делился с другом, которому мать, нянечка детского сада, только писала, да и то изредка:

"Может, ты в армии станешь на человека похож. А то совсем не знаю, что и делать. Так и сказала майору в военном комате: или он будет человек, или держите его под замком. Боюсь я за тебя, Андрюша, повис ты надо мной, сынок, как домкратов меч..."

Начальство ценило в Рябове послушание, а Гаенко многое прощалось за ум и так называемую смекалку. Как-то раз Гаенко напился, уронил питьевой бачок и обозвал сержанта Куципака генералиссимусом. Его вызвали на комсомольское собрание дивизиона...

- Обещаю, - сказал, чуть не плача, ефрейтор, - обещаю, товарищи, больше не буду. Пить больше не буду!

Потом он сел и тихо добавил:

- И меньше тоже не буду.

И все-таки его любили. Если Рябов внушал к себе почтение, то Гаенко любили, за остроумие, за какую-то вздорную блатную независимость, за веселый нрав, а главное - за его умение рассказывать истории, которое высоко ценится на Руси, потому что скрашивает будни.

Клеймит наш народ болтунов и лоботрясов, славословит дельного ( неразговорчивого человека, но вот какой-нибудь чудак на стройке или в цехе вытирает руки паклей, закуривает и тихим голосом заводит речь:

- А вот у нас был случай в прошлом годе, так пил один в лесу из родника, и в голову ему личинка жабы просочилась, стала натурально жить, расти за счет его мозог, а у того головные боли начались - это страшное дело, врачи, значит, трепанацию ему сделали и видят - жаба, белая, как калач, потому что она без хлорофила росла...

И вот уже протягивают болтуну и лентяю портсигары, улыбаются: "ну и трепло", а ведь слушают, хохочут, и каждый в гости зовет...

Друзья служили под Ленинградом четвертый месяц, но в увольнении были раз, да и то в поселке, до Эрмитажа ехать времени не хватило бы, на три часа всего отпускали. Час дорога туда, час - назад, а на остальное це разгуляешься, зато поселок вот он, близко, и клуб с репродуктором, и велосипеды, прислоненные к соснам у входа, и хмурые парни в шелковых кашне, и девушки в трюках, которые с солдатами танцевать отказываются...

На этот раз пустили с утра до отбоя.

В десять часов Гаенко и Рябов уже шагали к переезду, и каждый из них сжимал в кармане заполненный бланк увольнительной.

Мрачные, без окон, склады и пакгаузы не сдерживали порывов осеннего ветра, который гонял по пустырям омертвевшие листья, бумажки и сор, образуя тут и там крошечные случайные водовороты. Трубы цементного завода четко выделялись на фоне бледного невидимого неба, их параллельные стволы казались такими надежными среди всей этой зыбкой и потускневшей осенней природы. Над мокрыми крышами покачивались бедноватые сентябрьские кроны, и сами крыши выглядели мрачно, в сыром их блеске не было утренних красок...

Гаенко и Рябов вышли на платформу и стали под часами.

- Ну, куда пойдем? - спросил ефрейтор Рябов.

- Программа такова, - ответил друг его, - сначала - естественно - Эрмитаж, потом - Медный всадник, дальше, значит, Петропавловская крепость, и под конец - Третьяковская галерея.

- За день столько всего?

- Нормально. Мы особенно вдаваться не будем. Раз, сфотографировано, и дальше... Так, для общего развития.

- Неплохо бы с девушками познакомиться, - мечтательно произнес Васька Рябов, - со студентками.

- Это бы да, - согласился Гаенко, - взяли бы "маленькую" или там шартрезу, пошли бы к ним в общежитие...

- Студентки белое и пить-то не станут, - высказал предположение Рябов.

- Что?! - обиделся за студенток Гаенко. - Да они его ведрами хлещут, на лекцию не идут, покудова не опохмелятся.

- Уж ты скажешь, - не поверил Рябов.

- Да я, - расшумелся Гаенко, - да у меня этих студенток навалом было, штук пятьдесят как минимум.

- Пятьдесят? - испугался Рябов.

- Ну, пять, - сжалился Гаенко, - ей-богу, Эмкой звали, газотопливный техникум кончала, на сплошные пятерки шла...

Билеты они покупать не стали, зато честно поехали в тамбуре. Стекла были выбиты, холодный ветер мешал им прикурить. Напротив двери сидела девушка в забавной вязаной шапке, но когда Васька начал любоваться красным помпоном, она сразу достала из сумки книгу и углубилась в чтение.