Я сказал это, давая Антону шанс исправить свою ошибку. Я видел, что он совсем гнилой, но давал ему шанс.
– А я тут при чем? – спросил он.
– Мы считаем, что это вы невольно навели преступника.
– Не знаю ни хера, – убежденно сказал «гений». – Не надо меня на понт брать. Кто-то эту дуреху мечтательную бомбанул, а я тут при чем? Не знаю я ни хера. Сами разбирайтесь с Анькой.
Дурак ты, Антон Евгеньевич, подумал я и посмотрел на Димку.
Проще всего было сразу выписать этому кабану в рыло. С «интеллигенцией» это весьма эффективный способ. Уркагану дашь по морде – он утрется, скажет: не, начальник, ты не прав… И дальше будет гнуть свою линию. А «интеллигенты» аргумент типа «кулак» понимают очень даже правильно. Верно понимают. Глубоко… Так что я запросто мог бы выписать этому кабану в рыло, но я не стал этого делать. Вместо этого я ему улыбнулся. Я ему ласково улыбнулся, а он вдруг чего-то занервничал. Я давно заметил, что есть такие странные люди – ты ему улыбнешься, а он вдруг начинает нервничать и даже задавать глупые какие-то вопросы типа: на каком основании?
Я подошел к кабану поближе… совсем близко… в упор… и сказал:
– В голливудских фильмах мудак-полицейский разъясняет мудаку-преступнику его права. Муру всякую про телефонные звонки, адвоката и право не отвечать на вопросы… Смотришь?
Он мгновенно покраснел, потом помотал головой, заявил, что голливудский ширпотреб не смотрит. Я тоже сокрушенно помотал головой и ответил, что я дурак… потому что забыл, что передо мной стоит интеллигентный человек, который, разумеется, не смотрит всякую дрянь, и это хорошо. Это правильно.
– Это правильно, Антоша. А знаешь, почему?
– Н-нет, – сказал он. Неуверенно очень сказал.
– Потому, – ответил я, – что некоторые уроды насмотрятся всякой фигни и начинают качать права: адвоката мне, два телефонных звонка, то, се и луку мешок…
– Какого луку? – спросил Старостин. – Я вас не понимаю…
– Лук тут не при чем… это я так ляпнул, к слову. Но когда мне начинают пороть всякую херню про адвокатов, я, знаешь, чего делаю?
– Н-нет…
– Я сразу бью в хлебало, Антоша. Без лишних базаров – в хлебало. И сразу у клиента наступает в мозгах просветление. Чисто конкретно, друг мой Антоша, наступает просветление. И больше уже он не порет ерунды про адвокатов и права… Правильно? Ну, чего молчишь? Я спрашиваю: правильно?
– Правильно, – сказал Старостин и сглотнул. Не думаю, что он был со мной согласен, но он уже почувствовал разницу между Ленчиком и мной и решил, что лучше согласиться… Но ведь это только начало нашего дружеского общения, и скоро он это поймет, и вот тогда ему самому очень захочется поделиться информацией с добрым и вежливым следователем Купцовым… тьфу, Петровым. Лишь бы она, информация то есть, у него была. Лишь бы была, а уж выкачать ее мы сумеем.
Я сбросил со стула какой-то хлам прямо на пол и присел. Забросил ногу на ногу.
– Ну, раз ты все правильно понимаешь, – сказал я, – давай рассказывай.
– А я ничего не знаю.
– Ты че – на всю голову больной? Я щас надену тебе «браслетик» и (я вытащил наручники) проведу с тобой небольшой спарринг.
– Дмитрий, – строго сказал Купец.
– Да ладно, – отмахнулся я. И продолжил беседу с кабаном:
– Ты за кого нас держишь, пидор? А? Ты хочешь, чтобы я тебе челюсть сломал? Ты, кстати, не голубая ли устрица?
– Я? Я – нет, не голубая… Почему вы спросили?
Я крутил наручники на пальце, и Старостин не отрывал от них взгляда… чего уставился? Наручников не видал? Я выдержал паузу и только потом ответил:
– Потому что я тебя хочу пристроить в петушатник. Разумеется, после того, как челюсть срастется. С загипсованной пастью в петушиной камере делать нечего… Потому что там тебе придется много, долго и упорно работать минетной машиной. Но это все потом. А пока – легкий спарринг. Давай-ка ручки сюда.
Кабанчик был уже совершенно готов…
– Дмитрий, – строго сказал Купец. – Ты что? Забыл, как в прошлый раз вышло?
– Так в прошлый-то раз у мужика сердце больное оказалось. Вот он и того… – ответил я и покосился на кабанчика. Кабанчик про больное сердце и про то, что мужик из-за сердца дал дуба, услышал. – Ты, Леонид Николаевич, под руку мне не говори… никогда… Ну, пидор,' давай ручонки, некогда мне с тобой!
Кажется, Старостин был готов грохнуться в обморок. На лбу у него выступил пот, выглядел Антоша паршиво. Скверно он выглядел… Он посмотрел на Купцова и простонал:
– Леонид Николаевич! Леонид Николаевич, я вас прошу…
– О чем? – недоуменно спросил Ленчик.
– У меня тоже больное сердце… я тоже могу… того… как тот мужик. Леонид Николаич, я все расскажу… Я вспомнил, вспомнил.
А я еще сильней замутил:
– Ишь как он теперь запел: ой, я все расскажу! Дай-ка я сперва ему вломлю по яйцам!
– Дмитрий, – сказал Купец. – Дмитрий, выйди. Покури в кухне.
– Ты – начальник, я – дурак, – буркнул я. – Я, конечно, выйду. Но если это бородатое влагалище опять начнет амнезией мучиться – зови. Я ему мучения-то облегчу.
– Ладно, – сказал Купец, и я вышел из комнаты с чувством выполненного долга.
Этот трусливый кабанчик был мне элементарно противен. Я не стал закрывать дверь, сел на корточки, закурил и стал слушать, что происходит в берлоге «интеллектуала».
Петрухин вышел из комнаты. Разумеется, он не видел, каким взглядом проводил его Старостин… В этом взгляде многое было: страх, ненависть, презрение. Но больше всего, конечно, было страха. Петрухин вышел, Старостин вытер пот со лба и перевел взгляд на Купцова. Леонид довольно нейтрально (но вместе с тем как бы и доброжелательно) сказал:
– Что ж стоим-то? Может быть, присядем?
– Да-да… давайте присядем. В ногах-то правды нет.
Хозяин и незваный гость сели рядом на диван. Скрипнули пружины под грузным Антоном. В приоткрытую дверь из прихожей потянуло дымом – это закурил Петрухин.
– Ну, Антон Евгеньич, рассказывайте, – предложил Купцов.
– Черт! Даже не знаю, с чего начать…
– А вы не торопитесь… Вы – спокойно, по порядку, подробненько. Нас интересует человек, которому вы рассказали о своей бывшей жене… Кто он?
В ответ Купцов услышал то, что ожидал услышать и что боялся услышать.
– Ах… его знает, кто он, – ответил «гений» Старостин. – Я его первый и последний раз видел.
Разумеется, нельзя было исключить, что Старостин лжет, прикрывая своего знакомого. Но Купцов понимал, что скорее всего Антон говорит правду. В любом случае, все, сказанное Антоном, следовало проверить. И Купцов знал, как это можно сделать.
– Хорошо, – сказал он. – Будем считать, что вы сказали правду… Потом мы все равно будем проверять каждое слово. Итак, Антон Евгеньевич, расскажите, где, как и когда вы познакомились с человеком, которому рассказали о своей бывшей жене Анне…
Депрессняк давил как асфальтовый каток… Полный звездец в полном тумане. Денег не было даже на пиво и взять их тоже негде. Он был должен всем, кому только можно, и никто ему в долг больше не давал… Денег не предвиделось никаких, и в перспективе замаячила необходимость продавать вещи. А и вещей-то особых у него не было. Все, что поценнее, уже сгинуло в ломбарде.
Он сидел на телефоне (чудом еще не отключенном), накручивал диск, вызванивал знакомых. Всем говорил одно и то же: есть хороший заказ и скоро он получит аванс. Тогда и отдаст долг… Нельзя ли на недельку перехватить полтинник-стольник? Везде ему отвечали: нет. С той лишь разницей, что в одних случаях это делали вежливо, в других – с издевкой, а иногда интересовались, когда же он отдаст то, что занимал раньше. Так или иначе, но везде говорили: нет… А один сучонок – козел! харя деревенская! – посоветовал сходить на биржу труда. В жопу ее себе засунь, свою биржу, скобарь херов, быдло!… Везде был облом, везде отвечали: нет, нет, нет.