Я не стал ему говорить, что экипаж и так в него верит. Змей встал, щелчком выбросил окурок:

— При всём при этом, я никогда не состоял в партии. Точно так же, как и наш с вами папаша Дёниц, хотя фюрер и подарил ему «фазана» — знаете, такой золотой значок. Маленький, круглый. Гейнц, я знаю, о чём вы хотите меня спросить. Не сейчас, чуть позже.

Он по обыкновению сузил глаза, улыбнулся и пошёл к лодке.

Не уверен, но мне кажется, Змей исподволь готовит меня к какому-то очень серьёзному разговору...

Ни доктор, ни комендант вечером у нас не появились. Побродив у пирса, все отправились спать, кроме двух часовых — нашего и эсэсманна, торчавшего у дюралевого ангара. Завалились кто где — под пальмами, на пляже и на лодке, прямо на палубе.

NINE

Наконец, пройдя милю или полторы, мы вышли к заводи, плёс которой, несомненно, и был якорной стоянкой Северной бухты, а точнее — Северного залива, как это написано на карте. Подводная лодка была здесь — я отогнул рукой широкий зелёный лист и увидел её. От субмарины веяло какой-то страшной тайной.

Но прежде мы вышли на большую поляну, а вернее, ровную площадку, когда-то расчищенную от деревьев. Глазам предстала косо стоящая старая ржавая бетономешалка, груда таких же ржавых стальных ящиков, наваленных как попало, и всякий прочий металлолом. На северном краю площадки, чуть ближе к воде угадывались дюралевые остатки какого-то сооружения, что-то вроде сквозного ангара. Дорога шла прямо к берегу, но мы, повинуясь инстинкту самосохранения, сочли за благо двигаться по самому краю площадки, по южному, готовые чуть что смыться под защиту зарослей. Однако, кроме изматывающих воплей тропических птиц, ни одного подозрительного звука до нас не долетало. Не скажу также, что у меня было ощущение, будто за нами кто-то следит. Мы просто вышли к месту, где не то чтобы когда-то уже ступала нога человека, а где всемогущий homo sapiens успел отметиться во всей своей красе, а теперь всё основательно заросло.

Мэг вдруг тихо ойкнула и остановилась. Я подошёл к ней; она указала пальцем на три могилы, спрятавшиеся среди высокой травы. Мы нипочём бы их не заметили, если б не наткнулись. О том, что это могилы, красноречиво говорили три поржавевших приземистых креста, сваренные из стального швеллера и заполненные цементом с береговым песком (в бетоне хорошо были заметны осколки ракушек). На всех трёх крестах были вделаны потемневшие от времени дюралевые таблички с аккуратно вырезанными надписями; я хорошо запомнил лишь одну — ту, что была посередине:

GERCHARD FINTZSCH

Leutnant zur See

Это были германские моряки! Причём военные... и наверняка с подводной лодки, а значит, она германская. Я, помню, сразу подумал — а есть ли связь между этими могилами и песенкой про пятнадцать человек на немецком? Дату рождения этого Герхарда Финцша я не вспомню уже, кажется, июль 1921 года, а вот дата смерти была «24/IX, 1944». В память врезалась именно эта табличка, потому что — вот вы скажете «мистика», сэр, но точно так же зовут отличного парня в одной из Кильских марин. Он как-то раз зашивал нам дырявый стаксель. Кроме того, этот самый Финцш был офицер, а две остальные могилы принадлежали простым матросам… хотя, чего это я? Пред ликом океана, как и пред ликом смерти, все равны — что адмирал, что рядовой моряк. Национальность, как вы понимаете, тоже не очень сильно влияет.

Вот тебе раз, подумали мы с Мэг… отголосок той ужасной войны здесь, на краю Карибского бассейна... А вы тоже называете её Мировой, да? Уж это верно, воистину. У нас везде пишут, что её выиграли англичане и американцы; вы же думаете, что русские, потому что ваших погибло больше всех, и вы лучше воевали... Глупости, сэр. В ней выигравших нет. А проиграло в ней всё население планеты. Страшно проиграло...

Ну вот скажите мне, какие такие уроки человечество вынесло… вернее, могло вынести из той войны? Что восемьдесят миллионов жизней – это

слишком много? Что война — это плохо? Нет, вы скажите, сэр! Подумать только — ах, какое великое открытие! А что, до той бойни никто об этом не догадывался? Даже и предположить не мог? Ну ладно, ладно, меня заносит порой на разглагольствования — уж простите, издержки постоянного одиночного плаванья... я больше не буду.

Подводная лодка, ага... Вы не читали «Жестокое море» Монсеррата? После всей этой истории мне попалась ещё и «Das Boot», а потом «Железные гробы» Вернера — прямо, как по заказу. Я очень много думал об этом... но это было после, а пока что мы ломали головы — что делала на этом острове германская подводная лодка? Загадка на загадке...

В общем, постояв с минутку перед крестами, мы двинулись к берегу. Дорога вывела нас с площадки на песчаный выступ, уходивший в воду отмелью слева и приглубой лагуной справа. Так вот, справа, там, где джунгли почти вплотную подступали к воде, из прибрежного песка виднелась туша старого корабля. Я бы даже сказал — угадывалась. И не старого — старинного. Он настолько ушёл в песок и зарос нависающими на него лианами, что больше походил на гигантский округлый камень. Корабль несколько веков пролежал на боку, постепенно засасываемый песком и обрастающий зеленью, покуда не превратился вот в это. Однако ещё можно было различить остатки мощного княвдигеда и руслени, почему я и заключил, что это «Пава», или, по-французски, «La Paonne», соратница «Моржа» по ограблению испанской Санталены и ещё по некоторым проделкам у Подветренных островов. У Дэниса Джадда этот корабль почему-то называется «Жан Кальвин», и кто тут прав — пусть он сам разбирается с Делдерфилдом. Несомненно одно: это и есть тот самый французский пиратский корабль, на котором капитанил флибустьер Ле Бон, чья натура совсем не соответствовала фамилии.

Слева был ещё корабль, который наоборот, почти весь выдавался из воды и песка — правым бортом к берегу, он стоял почти на ровном киле. Дерево корпуса было выбелено временем и солнцем, оно постепенно ветшало и разваливалось. Две торчащие мачты уже не имели стеньг и реёв, бушприт — утлегаря. Нам очень хотелось узнать имя этой шхуны (или брига? бригантины?), но до неё пришлось бы топать полкабельтова через заросли, вплотную подходившие к воде, а подводная лодка была совсем рядом.

Она стояла у остатков деревянного пирса, которым, несомненно, когда-то являлись забитые в песок и торчащие из воды старые сваи в два ряда. Теперь-то я уже точно знаю, сэр, что это была германская субмарина типа VII, а тогда мы просто решили, что три могилы неподалеку рассеивают все сомнения в её принадлежности. Вид лодки навевал грусть, если не сказать — тоску. Когда-то серая, а теперь почти вся ржавая с жалкими остатками краски, она уныло торчала носом в песке, опёршись на носовые горизонтальные рули, а притопленной кормой уходила в бухту. На покорёженной рубке не было никакого номера, но ещё различались остатки эмблемы в виде стилизованной золотой рыбки. Сама рубка несла на себе следы попадания артиллерийских снарядов, как минимум, двух. Рубочные леера были смяты, пушки на ней и на палубе отсутствовали. Из рубки торчала погнутая труба перископа без объектива (или как он там называется); антенн не было вообще. Лодка замерла с заметным креном на левый борт и, казалось, устало спала после трудного похода — а поход, несомненно, выдался не из простых, ведь вон как ей досталось.

Любой нормальный авантюрист (кем, собственно, мы с Мэг и являлись), непременно тут же полез бы на палубу субмарины и попытался проникнуть внутрь. Разве нет? И мы почти было собрались, но нас охватило понятное беспокойство, когда мы увидели кое-какие следы недавнего пребывания людей прямо здесь, на этом самом месте. Попытаюсь перечислить: смятые сигаретные пачки, свежие окурки, россыпи стреляных гильз, картонные ящики из-под вина и прочих напитков, пустые пластиковые канистры. Одна канистра валялась в стороне, вся изрешёченная пулями. На пляже было много пустых бутылок, по большей части битых. Похоже, их тоже использовали для упражнений в стрельбе. Кроме того, на песке отпечаталось множество разнообразных следов, ещё не смытых дождём, и один из них выглядел, как будто что-то или кого-то волочили в направлении площадки.