Таков полный канонический текст этого анекдота. Рассказывая его непосвященным, митек вынужден слегка комментировать: так, описывая выход американца и француза, митек, не скрывая своего восхищения, прибавляет: «В общем, Дэвид Бауи! Гад такой!», – а когда на палубе появляется русский, митек заговорщически прибавляет: «Митек!»
Кстати, этот анекдот вполне может служить эпиграфом к капитальному труду «Митьки и Дэвид Бауи».
Митьки уже потому победят, что они никого не хотят победить… Они всегда будут в говнище, в проигрыше (шепотом)… И этим они завоюют мир.
Будем глядеть правде в лицо: культура митьков имела и будет иметь противников. Я имею в виду не противников по невежеству или недостатку гуманизма и не тех торопыг, что не могут вынести доставучесть митька. Я имею в виду злого и умного врага, культурного противника.
Вот книга (которую я давно, как и подобает, пропил) Константина Леонтьева – «О стиле романов графа Толстого».
Есть в ней мысли и о стиле романов, и о Толстом, но главная тема этой книги – беспощадная, не на жизнь, а на смерть борьба с митьковской культурой.
Я не имею возможности прямо цитировать эту книгу, но страх и растерянность известного реакционера XIX века перед пробуждающейся митьковской культурой хорошо запомнились мне.
Есть в русской литературе, писал он, какая-то тенденция к осмеянию своего героя. Если в англоязычной литературе все говорится прямо, как есть, во французской – преувеличенно, то в русской – грубо и приниженно.
Если английскому автору нужно описать, например, страх в герое, он так прямо и напишет: «Джон испугался и пошел домой». Француз напишет: «Альфред затрепетал. Смертельная бледность покрыла его прекрасное лицо» и т. д.
А русский автор скажет: «Ваня сдрейфил (лучше даже – приссал) и попер домой».
Реакционному философу нельзя отказать в наблюдательности, расстановка сил для него ясна: на палубу выходит американец, на палубу выходит француз, из каптерки вылезает русский. Но отнестись к ним философски он не в силах: одобряя сухую пустоту англичанина, он смеется над французом и презирает русского.
Митек же, приводя свой куда более отточенный и изящный анекдот, не скрывает своего восхищения и американцем, и французом, и хоть самим К. Леонтьевым, которому явно не хватает гуманизма и христианского смирения.
Далее язвительный философ через столетие прямо протягивает руку присяжным критикам «Литературной газеты», угрюмо жалуясь на неизящных персонажей русской литературы, которые постоянно «подходят к буфету и хлопают рюмку очищенной, а если (вот знаменательное признание!) герой после этого ласково осклабится, то доверие читателя обеспечено».
Горький сарказм ядовитого мыслителя здесь неуместен и просто жалок: он недоволен, что читатель сделал свой выбор и его доверие отдано достойнейшему – митькам, а не К. Леонтьеву!
Не злись, К. Леонтьев, ты победил – ведь митьки-то никого не хотят победить, они всегда будут в говнище, в проигрыше…
А потому что некогда. На общих собраниях и съездах у митьков остается очень мало времени для разработки своей культуры.
Митьки – очень добрые, им не жалко друг для друга и последней рубашки, но одно непреодолимое антагонистическое противоречие раздирает их: им жалко друг для друга алкогольных напитков.
Каждый митек настолько уверен в своем праве выпить гораздо больше своих собутыльников, что даже не замечает и отрицает эту характернейшую митьковскую черту. (Примечательно, что формула, описывающая это явление, была найдена не в среде митьков, а зарубежным обозревателем движения: «Митек не любит пить в одиночестве, но митек любит пить один при многих свидетелях».)
Представим себе собрание трех митьков: А, В и С.
(Эти имена и события вымышлены, и всякое сходство с действительностью является чистой случайностью.)
Все эти трое митьков принесли по бутылке бормотухи, каждый достоин равной доли – но каждый рассчитывает на большее. Исходя из этого, они единодушны в решении пить не из стаканов, а из горла – ведь каждый надеется, что его глоток больше. Митьки садятся за стол, готовясь к длительному и вдумчивому разговору, должному двинуть вперед митьковскую культуру.
А (открывая бутылку) : Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина. (Пьет из бутылки.)
В: Стой! Ты что, обалдел?!
С: Вот гад!
А: Чего, чего? Тут мало и было! (Отмечает пальцем, сколько, по его мнению, было в непочатой бутылке.)
С: Что ж нам, полбутылки продавали?
(В берет у А бутылку и пьет.)
С: Куда? А я?
(В с обиженным видом отдает бутылку. С горько смотрит на В и бутылку.)
А: Вот сколько выжрал! А я только приложился!
(С пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая у С зубы, рвет на себя.)
С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!
В: Он, гад, так пасть разработал, что за глоточек всю бутылку выжирает!
А: Гад! Мы только попробовали, а ты… Ну, я тогда уж допиваю. (Пьет.)
В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!
А (довольно утираясь) : И я один раз пил, я гораздо меньше вас выпил.
В: Ты же начинал!
А: Ни фига. С начинал.
В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью. (Открывает бутылку и пьет.)
С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и еще ни разу почти не выпил!
В (передавая ему бутылку) : На, пей. Первую бутылку один почти выпил, так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а С – жирует!
А (в слезах) : Так мне что – уходить?! Одни, без меня управитесь?!
С (отдавая ему бутылку) : На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть! Он-то знает, как ты нас обжираешь!
В (наблюдая за тем, как А пьет) : Нет, я вижу, не верит он в Бога! Но ничего, отплачутся ему наши слезки!
И так далее до конца собрания.
Пример, разумеется, абстрактен и показывает только тему борьбы. На самом деле ни один из моих знакомых митьков не бывает так топорен и груб в достижении своей цели – каждый из митьков имеет свой комплекс методов, которые в ходе соперничества шлифуются и совершенствуются. Из трех настоящих митьков – сумевший выпить больше добился заслуженной победы в честной и равной борьбе.