Репрессии, прокатившиеся и по гетто других городов Генерал-губернаторства, вызвали замешательство в подпольных организациях, в том числе и в Антифашистском блоке. В подполье стали говорить о предательстве, о недостаточной конспирации. Антифашистский блок резко снизил активность как раз тогда, когда Варшавское гетто вступило в самый тяжелый период своей короткой истории.

«Почему гетто не защищалось?» — спрашивали на «арийской стороне». В антисемитски настроенных кругах популярна была ссылка на непреодолимую трусость евреев. Утверждалось, что любые попытки привлечь их в Сопротивление, помочь вооружением и т. п. бесполезны.

От имени польских ученых-антифашистов профессор Станислав Оссовский предложил Адольфу Берману, перебравшемуся после нескольких побегов с умшлагплаца на «арийскую сторону» и написавшему по свежим следам очерк уничтожения гетто, проанализировать причины пассивности евреев.

Берман указал на царившую в гетто обстановку террора, на неравенство сил, на непонимание евреями намерений оккупантов, что способствовало распространению иллюзий. Люди любой национальности, оказавшись в подобном положении, не могли бы вести себя иначе, утверждал Берман. Деятель Бунда Леон Файнер — «Березовский» отмечал в письме члену польского Национального совета в Лондоне Зигельбойму также и роль юденрата, который просто парализовал активность населения гетто. Сказывалось, конечно, и чувство оторванности от мира, отсутствие надежд на помощь извне.

Михаил Борвич, пытавшийся вскоре после войны проанализировать эту проблему на фоне исследования движения Сопротивления в целом, замечает, что отпор оккупантам, как правило, могла дать та часть населения, которая еще не попала в жернова гитлеровской машины: против отправки в Германию боролись не те, кого уже отправили туда, а те, кто находился на родине; крестьяне из «усмиряемых районов» геройски дрались в партизанских отрядах, но обычно оказывались беспомощными, если враг заставал их в окружении семьи, среди безоружного гражданского населения. Подобная крайне неблагоприятная для борьбы ситуация была для евреев нормой.

Гитлеровцы почти всегда умели нанести удар внезапно и ухитрялись внушить своим жертвам, перед тем как их уничтожить, надежду на пощаду. История уничтожения еврейских гетто в Польше полна примеров такого рода. В некоторых случаях немцы давали обреченным всевозможные справки и пропуска, будто бы гарантирующие право на жизнь, чем создавали иллюзию «привилегированности» и раскалывали население гетто. В одном из провинциальных гетто немцы, начав «акцию» и перебив около тысячи человек, отпустили остальных, заявив, что произошла ошибка. Люди разошлись по домам, вернулись и те, кто успел было скрыться. Тогда гитлеровцы возобновили «акцию» и истребили всех до последнего человека.

Это вероломство, представлявшееся его жертвам виртуозным осуществлением продуманного заранее во всех деталях адского плана, было нередко попросту проявлением жестокой борьбы за власть между гитлеровскими вельможами (и подчиненными им ведомствами), борьбы, в которой вопрос о праве распоряжаться жизнью и имуществом евреев играл не последнюю роль. Так получалось, что Франк, пользовавшийся большим доверием Гитлера, оспаривал право СС учинять облавы на евреев без предварительного согласования с администрацией Генерал-губернаторства, а Гиммлер и его любимец Глобоцник, дерзко вторгаясь в пределы компетенции Франка, истребляли и тех евреев, которых гражданские власти намеревались оставить за собой.

Трагический опыт компрометировал в глазах еврейских масс общественную деятельность. Сколько усилий потрачено было на организацию больниц и детских домов, а в результате именно их обитателей отправили в газовые камеры в первую очередь. Как будто те, кто хотел помочь больным и детям, выполнили за немцев работу по сбору в одно место «непроизводительного элемента». Людей, готовых к отчаянному сопротивлению, зачастую сдерживал страх за близких: зная бесчеловечность врага и в то же время не до конца понимая его намерение поголовно истребить евреев, они опасались дать повод для новых жестокостей. Индивидуальные акты сопротивления были малорезультативны, к тому же свидетели этих проявлений человеческого достоинства, как правило, погибали, не успев никому рассказать об увиденном. Такие акты не причиняли врагу ни физического, ни морального ущерба и лишь давали палачам повод предстать героями перед начальством, получить награду, повышение и поощрение к новым свершениям в том же роде.

Нельзя сказать, что в Варшавском гетто не предпринимались попытки организовать сопротивление «операции Рейнхард». Вскоре после ее начала, 28 июля 1942 г., активисты различных партий, как входивших в Антифашистский блок, так и других, собрались на совместную конференцию, чтобы решить, что делать. Приглашены были представители подпольного архива, владелец мебельной фабрики Александр Ландау, человек, тесно связанный с Хашомер-Хацаир и посвятивший всего себя и все свои капиталы делу Сопротивления, Ицхок Гитерман, деятель Джойнта, помогавший деньгами движению Сопротивления.

Левартовский и руководители молодежных левых организаций — Цукерман («Антек») и Тененбаум («Тамаров») от Гехалуца, Х.Каплан от Хашомер-Хацаир — напомнили, что евреи в гетто Литвы и Белоруссии уже истреблены, и призвали противодействовать немцам всеми возможными средствами. Их поддержал Гитерман. Однако большинство было за политику выжидания. Бундовец Ожех пространно говорил, что война вступила в решающую фазу и вскоре будет создан второй фронт, что призыв к общему восстанию должен прозвучать, когда силы Германии будут ослаблены. Нужно проявить выдержку и ждать, когда обстановка созреет и польский рабочий класс призовет еврейские массы к совместной решительной борьбе. Без помощи же со стороны польского рабочего движения вооруженная акция не имеет надежды на успех. Оржех говорил: не следует впадать в шовинизм; гибнут не одни евреи, на смерть увезены и тысячи поляков. Это не означает, продолжал он, безропотного подчинения воле гитлеровцев, — надо призвать массы всячески укрываться от депортации.

Киршенбаум заявил от имени партии сионистов, что злодеяния немцев в Литве и Белоруссии не могут повториться в Варшаве. Он, Киршенбаум, уверен, что здесь, в сердце Европы, немцы не решатся на такое. Не будем играть с огнем, не будем забывать о коллективной ответственности и навлекать на себя несчастье…

Самооборона равнозначна гибели, вторил Киршенбауму его товарищ по партии Шипер. Я верю, говорил он, что нам удастся сохранить основную часть гетто. Идет война, все народы несут потери. Мы тоже должны жертвовать кем-то ради спасения нации. Фридман, руководитель крайне правой организации Агуда, воззвал: «Я верю в Бога и верю в чудо. Бог не допустит уничтожения своего народа. Мы обязаны ждать, ждать чуда. Борьба с немцами бессмысленна. Немцы нас перебьют в несколько дней. Я спрашиваю вас, мои друзья, тех, кто верит западным союзникам, почему вы впадаете в отчаяние? Вы же верите в то, что союзники придут и принесут нам свободу? А вы, друзья, рассчитывающие на революцию и Советский Союз, ведь вы верите, что свободу вам принесет Красная Армия? Так доверьтесь Красной Армии. Дорогие друзья, больше выдержки и веры, и мы будем свободны!»

Демагогические речи перетрусивших вождей еврейского народа произвели убийственное впечатление: слишком велик еще был в глазах молодых людей их авторитет. Представители молодежи ушли с конференции обескураженными.

Большинство населения Варшавского гетто в то время не могло осознать цели гитлеровцев во всем их объеме. Даже тогда, когда стало известно о газовых камерах Треблинки, преобладало мнение, что дело ограничится истреблением «нетрудовых элементов», численность которых определят в 100–150 тысяч человек, тогда как рабочих и членов их семей 200–250 тысяч. Почти ежедневно распространялся слух, что «акция» немцев идет на убыль и вот-вот закончится. Иллюзии, что «переселение» коснется только «нетрудовых элементов», а остальным ничто не угрожает, были вредны именно потому, что как раз на рабочих в первую очередь и рассчитывали лидеры партий Антифашистского блока в организации сопротивления. Между тем, как мы видели, многие считали, что надо беречь силы для предстоящей в будущем решительной схватки с оккупантами и не следует сейчас бросать наиболее боеспособную часть населения гетто — молодежь и трудоспособных мужчин — на гибель в бессмысленном и безнадежном восстании. На листовки Антифашистского блока, призывавшие к борьбе, нередко смотрели как на немецкую провокацию. Рабочие шопов обычно срывали расклеенные воззвания.