— А пока еще вы не звезды, а звездючки! Вы даже в учёбище не поступили! Повторяйте: мы — звездючки!

— Мы — звездючки!

— Так. Так, — распевно натакал Склага. — Так вот, я уже все обсудил с Зинником, он так и решил.

— Но мы ж играли в говки, за что?… — преобразовался в кристальную слезу Цмипкс.

— Мой маленький, — произнес Склага, убирая одно свое лицо и обращаясь только к нему нежно-сияющей вечной улыбкой. — Конечно, вы только играли. Это есть высь звезда — играть, главное право звездючки! Игра есть мир, а мир есть Звезда! Вы играли, и

ты играл, я знаю, и ты знаешь. Но ты знаешь, что ты пытался перейти некую низшую грань, отделяющую тебя от твари, одну бздетскую черточку, что не дает тебе стать детенышем При. Ты не в силах ее перейти, ведь ты — звезд! Звездючка! Но само стремление к этому в тебе не столь приятно и занимательно, да и не нужно. Надо направить себя ввысь, ибо не все стольчудесно у нас, как вы думаете, и скоро вы узнаете о многом. Пусть наказание будет твоим первым уроком. Ты узнаешь время, ты познаешь плоть. Побудь на мочке, малыш, и я приду за тобой. Это — наш дар!

Тьюбющ зарыдал.

— Что случилось, малек? — возник над ним мудрый высокий Склага с ослепительно-добрым ликом.

— Отпустите его… Отпустите… Мы играли… Играли…

— Он буквально через миг будет вместе с тобой.

— Да?

— Да! Ведь мы ж — вне времени! Мы — звезды!

— Мы — звезды!!

— Эй, Цмипкс, прости меня… — заверещал Тьюбющ. — Давай, помиримся, давай, покажем друг другу оголенный центр…

— Да подожди ты, — отстегнулся Цмипкс. — Мне сейчас не до тебя. Меня выставляют на мочку!

Склага одним резким лучом перерезал его щупиньки, подхватил его и тут же исчез.

Под ним (мной) бесконечная грязно-желтая плоскость без ничего, над ним (мной) затаенное вдали, еле светлое, небо. Словно нёбо гигантского зверька, нависшее над дном почему-то плоской глотки. Будто непомерный пол главной залы бывшего дворца: нет стен, нет крыши, нет шпилей, нет дам. Как непомерно расросшийся кусок линолеума, вставший поперек вселенской сферы, не дающей ему развиться далее. Жалкий сгусток, кружочек посреди этой плоскости — он (я). Он (я) — это я (он). Он — Цмипкс. Он здесь, он посреди, он под. Он незнает ничего, кроме того, что он на мочке. Он незнает ничего, кроме того, что это будет денек. Что есть денек? Кто Цмипкс? Только плоскость, только гулкая даль вверху, глухой желтоватый свет. Только выблеванная кем-то капля меня и желтое ничто вокруг. Только бесчувствие, бесстрашие, безнадежность. Стоит расркыть зрючий зев и увидеть что-то, но есть только это. Стоит взлететь, достичь верха, прорваться за предел, отбросить линолеум, или глотку, как ненужный двор утрат, сжечь плоскость, будто гнусное прошлое, взорвать пейзаж снарядом своего светлого стремления ввысь, но у него нет этих сил, нет легкости — одна бледная мягкость, и если возможно какое-то иное бытие здесь на грязно-желтой плоскости под затаенным вдали небом, то оно немыслимо. Если возможно движение здесь, в этой убогой эрзеальности, то это движение вдаль и взад.

Я — Цмипкс. Я на мочке. Денек.

Чудовищное бесконечие круглой бескрайности здешнего места. Нет памяти, нет способностей, нет надежды. Когда-то присутствовали высшие воззрения, полный угол обзора мирской шири, совершенство взгляда на всё, восхитительные возможности быть сияющим. Когда-то почти въяве слышались шебуршащие вспархивания единого с душой духа, восторги копошений в выси чудесных небес, прекрасная независимость от гнуси, умение быть любым. Когда-то не было грязно-желтой плоскости повсюду, а был великий мир. Нет памяти, я не помню, никогда не было ничего, было всегда одно и то же, была плоскость, был убогий я, была плоскость, не было меня. Когда-то была всевечная желтая плоскость — вселенский пол под моим мокрым седалищем, и я разместился в одном из краев этого местечка. Я взывал к иным формообразам, но их не существовало, как не ыбло и каких-нибудь дерзко висящих линий; я молил неизвестно кого о сладких иконах, об интересных препонах, о завораживающих обертонах, но ответ отсутствовал. Я раскрыл зрючий зев, увидел склизкого себя — сморщенный сгусток души посреди желтизны — и возопил вверх в унынии и мраке. Но глухое небо никак не отреагировало на мои внутренние вопли. Кто ж я? Я рожден здесь этой плоскостной утробой, я выкормлен сам собою и воспитан тотальным не-присутствием разнообразных приятных вмешательств в свой мирок; я запутан убожеством этого вопиющего пейзажа. Я придавлен пустотой своего нахождения посреди здешнего вещественного желтого сгущения, расколовшего пространство на видимую и невидимую часть. Я не

верю в низ, я надеюсь на верх.

И что же есть денек, как не апофеоз моего существования? Почему изменения заметны?

Цмипкс дернулся, чавкнув своим мокристым тельцем, кувыркнулся, оставляя влажный высыхающий след. Он мог передвигаться, направляя себя туда, или сюда. Он устремился назад, переплюхиваясь с одной своей точки на другую, и вскоре уже был совершенно вдругом, таком же, как и первое, месте. Он расркыл зрючий зев и осознал бесполезность движения. Движения как будто не было, хотя и струился мягкий след. В отчаянии Цмипкс резко зачмокал в обратную сторону, убыстряясь и убыстряясь. Он напоминал округлившегося спец-слизняка, управляемого по радио, который с какой-то потайной, военной целью катится по ровному желтому асфальту. Но Цмипкс не был желтым, он имел собственный, неявный, глубинный цвет. Иногда этот цвет казался скопищем всех возможных цветов, а иногда он выглядел бурым и каким-то непроявленным, словно цвет раскрытой для семени почвы.

Цмипкс, почуяв в себе странные мощные силы, стремительно двигался наобум, совершая неровные зигзаги. Было нечто отчаянно-унылое в бешенстве его стабильного ускорения. Он мокрел пропорционально своей быстроте и оставлял после себя уже целый ручееквлаги. "Да будет же здесь хоть что-то другое!" — яростно подумал он, захлебываясь от тоски и скорости, и тут его сморщенное разогнавшееся тельце неожиданно столкнулось с ярко-зеленой упругой неизвестной массой. Цмипкс отлетел от нее и немедленно раскрылзрючий зев. И он услышал.

— Яж, яж. Вещество, круг, вжинь. На мочке, на мочке, вжинь, вжинь. Здесь, малость, здесь, малость. Яж вскочь, мочка зачем? Вжинь, круг, вжинь, круг. Есть, есть. Нет — уаааа!!!

— Почему я могу тебя слышать? — неизвестно чем спросил Цмипкс, удивляясь своему прекрасному звуку.

— Есть — нет, есть — нет, господи, пощади меня, помилуй мя, злочемуж твоя спать, яж несчастный мооооолится те, бжоже, бжоже, бжожик.

Цмипкс разъял зев, рассматривая существо. Зеленая масса устремлялась ввысь длинной тонкой волнистой колбаской и оканчивалась резко утолщающейся правильно-треугольной шляпкой. В центре шляпки находился яркий красный квадратик. Существо стояло на расширяющемся своем основании, которое источало благоухающую желтую жидкость. Оно мерно колыхалось и думало разные мысли, которые явственно слышал Цмипкс.

— Почему я тебя слышу? — спросил Цмипкс, поняв вдруг, что он тоже это не говорит, а думает.

— Яж! Ты — Господи! Ты меня преобразил!

— Кто ты?

— Ты знаешь!

— Знаю, — согласился Цмипкс, подчмокиваясь поближе. — Ты — яж, самый микроскопический зверь Звезды. Как ты оказался на мочке? Почему ты думаешь, у тебя ведь нет…

— Ты! — влюбленно выкрикнуло существо, склоняя свою шляпку перед Цмипксом. — Ты милостив, я пришел сюда, чтобы видеть тебя, Господи! И я вижу тебя, я думаю, я расширил, я освободил… Я…

— Что есть мочка? — неожиданно вдруг спросил Цмипкс.

— Мочка — след сапожка прекрасной Доссь, граница миров, дверь в неведомое. Это — высь, только я мог добраться, я вознесся, я двигаюсь на мочевой подушке, я напился, теперь я ссу, и лечу, ползу, перемещаюсь по мочке, а она бесконечна, волшебна, чудесна… Я не могу дальше, я теперь вижу, мыслю, но я не могу сквозь, и ты — Господи…