- Вера Ивановна...
"Чего это он задумал?.."
Капитан подошел к нему.
- Обещали быстро. Слушай внимательно, вот динамик. А я до киоска дойду...
Маленький уперся взглядом в широкую спину капитана.
"Что задумал? Велит на вокзале встречать? Сюда вызовет?.."
Капитан исчез в толпе, потом снова появился, на ходу разворачивая газету. Подошел. Шелестя газетой, стал бормотать что-то...
"Посадит в поезд, наверно..."
Женский голос за окошком певуче произнес:
- Дежурненькая, дай, миленькая, Усть-Верею, по срочному...
В динамике загудело: "Усть-Верея... Третья кабина... Петрова у телефона..."
Маленький рванулся было к кабине, но капитан сунул ему газету и зашел сам. Дверь прикрыл, да что толку - на весь почтамт гремит!
"Вера Ивановна! Колодкин Сергей Петрович говорит, из Старгорода! Как там Николай ваш?.. Здоров, здоров. Как у Николая дела?.. Да здоров, говорю. Николай, спрашиваю, как?.. Да здесь он, здесь, рядом. Николая-то приняли?.. В техникум приняли?.. Рядом стоит, сейчас передам трубку. Я спрашиваю, Колю приняли? Да? Передайте мои поздравления! Слышите? Колодкин шлет, Сергей Петрович! Колодкин! Константин, Ольга, Людмила... Сейчас трубку передам, а вы там розги готовьте, да покрепче..."
Капитан распахнул дверь кабины и махнул Маленькому рукой.
- Матери скажи - послезавтра уходим домой...
"Здравствуй", - сказала мать чужим дальним голосом. "Здравствуй", эхом откликнулся Маленький. "Что ж ты, архаровец... Ну, погоди, приедешь... - Мать всхлипнула. - Колька-то поступил..."
В ответ на каждое слово матери Маленький молча кивал, как будто она рядом стояла.
"Колька поступил, слышишь?"
Маленький все кивал, кивал усердно. Чей-то, не материн, голос:
- Гражданин, говорить будете?
Тогда он словно встряхнулся, вспомнил: мать про Кольку сказала что-то...
"Колька! - заорал он в трубку. - Колька!.." - "Чего орешь, - сказала мать. - Кольки здесь нет... Он теперь в Сланцевом..." - "Ма!.. Кольке привет!.."
Щелк. Щелк, - ровное гудение в трубке. Снова - щелк. Голос: "Повесьте трубку. Ваше время истекло..."
"Что? Какое стекло? - Маленький опустил трубку. Она вся была в крупных каплях, а рука, сжимавшая трубку, мокрая. - Ваше время и стекло... Какое стекло?.."
- Ну, поговорил?.. - Капитан внимательно смотрел на него. Пойдем-ка, Маленький, отметим. В кафе-мороженое.
"Отметим?.. Что отметим?" На стекле надпись: "Бланки подавать в заполненном виде..." Время и стекло... Теперь только он сообразил, что надо было сказать матери. Правда, он никогда не сказал бы ни одного из этих слов в телефонной будке, на виду у целого почтамта, да и один на один с матерью вряд ли сказал бы. Это были те слова, которые и про себя-то произносишь с трудом, а вслух и совсем невозможно. Слова эти бессвязные, но они и есть самые крепкие и самые главные, потому что их произносишь только самому себе. А люди думают, ты бесчувственное бревно, упрямец и молчун. Людям очень нравятся красивые слова и еще - чтобы их громко произносили...
- Пойдем, - сказал капитан, - тут недалеко.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Надежды
Кафе-мороженое "Туесок". По стенам - плетеные корзинки с можжевельником, брусникой. Кругляки березовые вместо стульев. Под потолком вентиляторы - наподобие лебединых крыл. У официанток на передниках зайцы вышиты.
- Тебе какого, Маленький?.. Ясно. Всех сортов по одному, пожалуйста. И сифон.
В кафе не повернуться. Гудит. Вот это да! За соседним столиком Кузнечик! А рядом с ним старичок какой-то в сером костюме, при галстуке. Маленький огляделся и увидел сбоку тех самых медведей. Расселись, медвежьи башки за спину забросили, точно капюшоны. Шкуры распахнули. Перед каждым сифон.
Пломбир цветной горкой проплыл на подносе через зал, опустился на стол. Капитан нажал пальцем на рукоятку сифона, в стакан ударила напористая струя. Поднял стакан.
- За Кольку твоего, - усмехнулся, - за химика...
В стакане тихий шип. Вот, оказывается, что отмечаем... Колька в техникум поступил! Дела...
А рядом - медведь говорит:
- Ты со мной не спорь, только бы пробить, в ножки кланяться будут. Экономия - две тыщи на станок!
А другой медведь:
- Не верю я что-то, Семеницын...
А медведь-Семеницын:
- Не веришь, и зря. А я на этот резец - во как надеюсь!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Маленький, - спросил капитан, - когда ж он это задумал?
- Кто? Чего?..
- Да Николай твой. В техникум поступать.
- Не знаю. - Маленький пожал плечами. Что ему, Колька докладывает.
- И ты не знаешь, - вздохнул капитан. - Большой пробел в твоем образовании.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кузнечик медленно ест, смакует. Черная сморода у него. А старичок, что рядом с ним, ничего себе не заказал. Гляди-ка! Берет с соседнего столика сифон, наливает себе, а сам говорит Кузнечику:
- Вы меня простите, товарищ, я уже старый человек и должен подумать о будущем, в смысле... запечатлеть свое прошлое, историю своей жизни, которая очень поучительна для молодого поколения. А вы, я вижу, человек умственного труда, и даже, может быть, литератор...
- Журналист, - сказал Кузнечик.
- Прекрасно, я угадал! - обрадовался старичок. - Начну с детства. Урок гимнастики вел у нас в училище какой-то чиновник - фамилии не помню с тенденцией на фельдфебеля. Обходит он однажды строй и говорит мне: "Ты что смеешься, бабья рожа!". Почем я знал, какая у меня рожа? Я, может, и в зеркало еще не смотрелся ни разу. Вышел из строя и говорю: "У тебя у самого такая рожа!".
Старичок отодвинулся, давая Кузнечику возможность рассмотреть себя как следует и оценить по достоинству.
- Здорово вы его, - глотая мороженое, сказал Кузнечик.
- Я такой был! - заулыбался старичок. - Комар! Чуть что - ужалю!.. Выгнали из училища. И тогда позвал меня к себе Петр Михалыч Малярский, царство ему небесное, прекрасный был учитель - позвал к себе и говорит: "Все надежды на тебя, Егорка! На таких, как ты". И стал меня учить на дому, бесплатно!.. А тогда забастовки начинались, знаете... Стрельба!.. Вы бы записали. Живо, литературно изложили бы. Я ведь не претендую. О потомстве пекусь и только.