Авраам медленно перевел взгляд туда, куда указывал раб, боясь увидеть нечто, которое опять помешало бы закончить начатое дело. Никакие другие страхи, волнения и природные катаклизмы уже не пугали столетнего старца. И что ещё неведомого и ужасного может произойти в его жизни, стать преградой главному, самому важному поступку ниспосланного осуществить под конец существования на земле? Он отдает сына самому Богу! На этот раз не лукавя и не греша даже в самых дальних, сокровенных мыслях. Если веришь, исполняй все, что велено. Больно, чудовищно! Но, может быть, Бог - тот лекарь, заставляющий испытывать боль ради будущего благоденствия? Все в миро вершит Он. Все делается с Его ведома и по Его воле.

Что только не повидал Авраам, чего не испытывал? Но то, что происходило, поразило даже его. Над колодцем, как черная гора, возвышался взлетевший на верхние камни павлин. Распущенный хвост накрывал восходящее солнце, свет, натыкаясь на преграду, разлетался в стороны и образовывал своеобразный нимб. Нимб набухал, словно наполняемый молоком желудок барана. Пробивающиеся сквозь перья лучи тонкими струнами хаотично выплескивались, летели, пронизывая окрестность острыми жалами, и сходились на спящего Исаака. Павлин поднял голову, как корону, бешеными, выпученными глазами стал высматривать людей и животных и, остановив взгляд на мальчике, распахнул дьявольский клюв и издал такой пронизывающий крик, что, казалось, земля провалится в бездну, а Бог сорвется с небес оглушенным. Павлин все орал, разверзая бездонную пасть и разворачивая вздыбленный разукрашенный хвост.

Внезапно солнце, оставленное птицей, ослепило Авраама. Он прикрыл глаза ладонями, но огромные разноцветные круги павлиньего хвоста проникали сквозь руки и слезы, обдавали ярким орнаментом и без них выжженные ресницы. Они вспыхивали молниями, под оглушительный крик превращались то в адский огонь, то в чуть затепленный фитиль лампады. Старик издал отчаянный вопль и рухнул наземь.

3.

Было раннее утро. Начинался третий день путешествия. Позади у ручья оставлены ослы, тяжелая поклажа и еда. Старик нес на спине сухие ветки, мальчик вел поникшую овцу. Они неспешно поднимались на гору Мориа и мирно беседовали.

- Знаешь, сынок, только учение сделало человека человеком. Мы не должны уподобиться неразумным животным и глупым рабам. Только сильный духом, только одержимый, терпеливый и послушный сможет преодолеть все тягости и испытания, легко отметая ненужное, скверное, находить истину. Я понимаю, ты лишен многих забав, какие были у Исмаила, многих шалостей. Но он сын рабыни, египтянки, он и останется рабом, хотя в нем течет и моя кровь.

- Мне было с братом хорошо, весело, Он меня не обижал.

- Забудь его. Таких, как он, у тебя будет превеликое множество. Ты богом избран стать у истоков великого народа, вершить праведный суд над подданными и завоевывать земли не кровью, не истязаниями, но талантом и образованностью. А без наук, философии и поэзии властвовать миром невозможно. Иного не дано.

- Но я не хочу властвовать, не хочу быть над людьми повелителем. Это же страшно, отец.

- Глупый ты еще, не понимаешь, как умна эта штука - власть. Не она тебе нужна, а ты ей. Она не слепа, не коварна, нет. Она испокон веков выбирает, высматривает, награждает и наказывает, но, если находит достойного, не отпускает никогда. По воле, против воли - ей без разницы. Она исполняет божий наказ и не хочет быть низвергнутой.

- Но ты, отец, живешь и правишь, не обучаясь и не стремясь к наукам?

- Ты прав. Я только к концу жизни понял, до чего я темен. И пришедшая на закате мудрость, и неиссякаемая вера не заменят мне отсутствия учения. Ах, сынок, как бы я жил, сколько смог бы сделать хорошего, если бы обладал хоть толикой знаний, которыми наделены царские мудрецы. Знание - великое богатство, непревзойденное сокровище. Его не завоюешь, его не истребишь, им не откупишься, не потеряешь и не укроешь даже в самых дальних хранилищах.

- Но почему же они не правят, эти мудрецы, а царь?

- Царь - помазанник божий. А если он ещё и мудр, то нет ему равных на земле.

- Но сидеть за книгами, целыми днями слушать мудреные слова так скучно, отец.

- Надо перетерпеть.

- С Исмаилом мы вместе играли, строили замки из песка, убегали в рощу ловить птиц и красивых бабочек. Мы спали вместе, и вскормила нас одна женщина. Ты тогда не говорил об учении, а как только он убежал, стал заставлять меня зубрить все эти премудрости.

- Исмаил раб и останется рабом навсегда. А тебя, Исаак, ждет великое будущее. Ты будешь править миром многие века.

Они остановились. Авраам опустил на землю перевязанные ветки и присел на них. Нащупав в полах одежды посудину с нутряным жиром, он глубоко вздохнул и сказал:

- Здесь передохнем.

Разряженный воздух высокогорья действовал на старика убийственно. Легкие свистели, скрипели как старые ржавые ставни. Его лицо побелело в тон седым волосам, голова кружилась, и бледные губы по-рыбьи глотали, выхватывали кислород, так необходимый для завершения начатого дела.

- Отец, тебе нездоровится? Давай выше не пойдем? Совершим тут всесожжение и возвратимся домой. Я боюсь, что на вершине ты задохнешься, сказал Исаак, глядя на обессилевшего Авраама.

- А что скажет Бог? Велено было подняться на самую вершину. Только там жертвоприношение будет не напрасным и таинство обряда обретет силу. И как я могу ослушаться Его?

Исаак много слышал о Боге, но кто он такой - не знал. Знал он лишь одно, что Он большой, что власть Его над людьми огромна, и что нужно поклоняться Ему, как поклоняются отец и мать.

Но никак он не мог взять в толк, почему Бога никто не видит и не слышит, кроме отца, почему Бог разговаривает только с ним, избрал среди многих и повелевает принести овцу на эту высокую гору дряхлому старику, прожившему на земле уже более ста лет? Неужели Богу не жаль его? Поручил бы это сделать кому-нибудь помоложе.

- Бог, сынок, мудрый и сильный правитель. Все, что было, - Он помнит, все, что будет, - Он знает. И я догадываюсь, что Он проникает даже в глубину наших мыслей, знает о наших тайных желаниях, скверных и недостойных, и наказывает. И кара Его страшная. Ты и знать-то не будешь причину своих бед, не догадаешься, кто виновник. А это будет Он. Потому что неправильно мы живем, не по Его законам. Люди разобщены, сбиваются в стаи, как дикие звери. Кровь возбуждает их разум. Мужчины убивают друг друга, чтоб овладеть пищей, женщинами, рабами. Но разве для этого Бог создал людей? Разве человек должен походить на зверей, думать только о хлебе и похоти? У него другое, более высокое предназначение. Я ещё не знаю, какое. Но то, что великий народ появиться должен и будет властвовать добром и всепрощением, знаю точно. И ты ему дашь начало.

Авраам, тяжело дыша, поднялся, чтоб продолжить восхождение. Он в самом деле невероятно устал за эти десять лет раздумий, ошибок и стремлений во что бы то ни стало исполнить божий наказ. Не по принуждению, но по доброй воле привести сына на гору Мориа, расчленить его тело над священным огнем и пустить по ветру его внутренности и душу, чтобы она, душа, развеялась по долине, пролилась дождем и, подобно семени, дала ростки благоденствия и любви для избранного.

Но силы оставляли Авраама. К вершине ему не дойти, да и руки ослабели для столь ответственного поступка. Ну, что же, все произойдет именно здесь, на склоне, или никогда уже не свершится. Явившемуся Ангелу он не поверил. Нельзя менять решений, нельзя искать обратное. Бог не может искушать. В противном случае он не был он Богом. Не напрасно ведь Он выбрал его? Говорил, убеждал... Признался бы, что испытывал, обменивал? Тогда другое дело. Но Бог молчал.

Старик подозвал сына, протянул посудину с жиром и велел облить им лежащий на земле хворост. Ничего не подозревающий Исаак отдал отцу повод со смиренной овцой, повернулся к веткам и стал усиленно их ворошить и обливать. В это время Авраам вытащил огромный нож и сделал шаг к сыну. Лезвие брызнуло в лицо сотнями осколков, ослепляя глаза и выжигая морщины на лбу. У старика дрогнула рука, нож выскользнул, стукнулся о землю, взлетел как стрела и упал на хворост рядом с Исааком.