Какие проявления энтузиазма наших приверженцев ты прозевала, Нелли! В каждом оголодавшем очаге цивилизации на нас накидывалась настоящая людская лавина, обезумевшая от чистого идеализма, но вожак нашей стаи Гарфункель умел по достоинству отражать набеги этого безродного отребья; сама пораскинь мозгами, ведь среди такого сборища патентованной голытьбы прекрасно мог укрываться в засаде какой-нибудь отъявленный изменник, из тех, что раньше, чем ты объедешь мир за восемьдесят дней,[6] убедят тебя в том, что ты – простофиля, а Чудовище – орудие Телефонной Компании. Не говоря уже о том, что не один наложивший в штаны трус пытался воспользоваться этими беспорядочными набегами, чтобы выбыть из строя конфуцианцев и как бы между прочим репатриироваться в родной дом; но – увы! – тебе придется с горечью признать, что из двух шалопаев один рождается на свет босиком, а другой сразу в шикарных роликовых коньках, потому что едва мне начинало казаться: вот-вот я отцеплюсь от машины, – как тут и настигал меня пинок сеньора Гарфункеля, возвращая меня в лоно храбрецов. На первых порах местные встречали нас с поистине заразительным энтузиазмом, но сеньор Гарфункель, который не из тех, что носят пушку просто для красоты, запретил водителю притормаживать, не ровен час – какой-нибудь живчик решит поупражняться в стремительном побеге. Все обернулось по-другому в Кильмесе,[7] где ребята получили разрешение размять затекшие мозоли; но кто отделится от группы в такой дали от долгожданного вознаграждения? До этого великого момента, сказал бы сам Цоппи или мать его, все шло как по писаному, но нервы у ребят не выдержали, когда пахан, как в обиходе зовут Гарфункеля, укоротил нас, приказав запечатлеть на каждой стене имя Чудовища, чтобы затем нагнать транспортное средство со скоростью средства слабительного, не приведи Господь – какой-нибудь чудак вскипятится и потопает за нами с кулаками. Когда пробил час испытания, я зажал в руке револьвер и спустился с грузовика, готовый на все. Даже на то, Нелли, чтобы продать его за три куска. Но ни один потенциальный клиент не высунул носа, и я отвел душу, как попало царапая буквы на заборе, да так увлекся, что, потрать я на это еще одну лишнюю минуту, грузовик бы удрал от меня – и поглотил бы его горизонт – по пути к гражданским добродетелям, к скоплениям народа, к братанию, к празднику Чудовища. Да, только для людских скоплений и годился грузовик, когда я вернулся туда весь расплавленный, как сыр в футболке, и с высунутым языком. Грузовик к тому времени застопорился и был так неподвижен, что ему не хватало только художественной рамки, чтобы превратиться в фотографическую карточку. Слава Богу, был в наших рядах гнусавый Табакман, больше известный как Глобоидальный Червяк, этот заядлый механик, который после получасовых поисков мотора, выпив все пиво «Бильц» из моего второго верблюжьего желудка (я настаиваю, чтобы так называли мою фляжку), откровенно заявил, что умывает руки, потому что механизм «фарго» для него тайна за семью печатями. Если я не ошибаюсь, приходилось мне как-то читать в одном из этих стильных журналов, что нет худа без добра; и точно: Папа Бог подкинул нам забытый им же велосипед взамен пачки капусты, и сдается мне, что драндулет к тому времени уже требовал полной замены резины, потому что велосипедист и ноздрей не повел, когда сам Гарфункель нагрел сиденье седалищем. Тот как оглашенный сорвался с места, словно почуял запах целой охапки зеленых, скорее было похоже, что сам Цоппи или мать его оснастили Гарфункелеву задницу петардой Фу-Ман-Чу.[8] Были среди нас и такие, что расслабили пояса на животах, чтобы посмеяться всласть, глядя, как потешно он нажимает на педали, но, пробежав пару кварталов, наступая ему на самые пятки, потеряли-таки его из виду, поскольку пешеход, даже обув все четыре конечности в ботинки марки «Пекю», не удержит свой лавровый венок непобедимого атлета рядом с Господином Велосипедом. Порыв сознательного энтузиазма был таков, что быстрее, чем ты, моя толстушка, очистишь прилавок от сдобных булочек, парень скрылся за горизонтом, думается мне, курсом прямо на хазу, в Толосу…

Твой поросеночек признается тебе как на духу, Нелли: не один, так другой уже вострил лыжи, снедаемый зудом Великого Стрекачухена; но, как я не устаю подчеркивать, в час, когда борец уже изнурен и над ним сгущаются черные тучи, вперед вырывается молодчага передний нападающий и – забивает гол; для родины это – Чудовище, для нашей команды в состоянии явного разложения – водитель грузовика. Этот патриот – я снимаю перед ним шляпу – рванулся вдогонку и резко остановил самого шустрого из группы беглецов. Столь внятное сообщение донес он так неожиданно до моего разумения, что на следующий день из-за полученных шишек все принимали меня за чубарую кобылу пекаря. Простершись во прахе, я возносил к небу такие «ура», что соседи вонзали пальцы в барабанные перепонки. Тем временем водитель грузовика расставил нас, патриотов, гуськом, и если кто-нибудь пытался отделиться от группы, стоящий за ним в затылок был неограниченно уполномочен так пнуть его в задницу, что мне до сих пор больно сесть. Прикинь, Нелли, вот повезло последнему в ряду: никто не заезжал ему в тыл! Ну, и тот водила перегнал наше сборище плоскостопых до какой-то местности, которую я не колеблясь могу охарактеризовать как нечто в радиусе Дом Боско или, ладно, Уильде. А там случай пожелал, чтобы судьба поместила нас в пределы досягаемости автобуса, идущего по направлению к въезду в усадьбу «Ла-Негра». Он упал на нас, как манна небесная. Водитель грузовика, под дудку которого водитель автобуса согласился плясать по той причине, что они еще в героические времена народного зверинца «Вилья-Доминико» были неразлучны, как два горба одного и того же верблюда, умолил этого каталонца отвезти нас. Не успел тот выкрикнуть свое «а-ну-все-живо-влезли!», как мы уже приумножили контингент, заполнявший транспортное средство, хохоча так, что гланды было видно, над малосильными дуралеями, которым не удалось втереться за нами внутрь машины; перед нами зажегся, как говорится, зеленый свет, чтобы вернуться в Толосу, не попортив себе крови. Преувеличу ли я, Нелли, если скажу, что жались мы, как в городском автобусе, что потели мы, как сельди в бочке, – совсем как ты в тесноте женского туалета в Берасатеги. А какие среднеинтересные истории случились с нами! Умолчу о пердунате, спетой вполголоса итальяшкой Супманом, когда мы проезжали Саранди, и поаплодирую отсюда всеми четырьмя руками Глобоидальному Червяку, который по праву завоевал орден Истинного Уморителя, заставив меня под угрозой щелчка в темечко открыть рот и закрыть глаза, – шуточка, с помощью которой он не моргнув и глазом набил мне пасть всяческим сором из задних карманов брюк. Но хорошенького понемножку, и, когда мы уже не знали, чем заняться, один ветеран передал мне перочинный ножик, и все мы поочередно сжимали его в кулаке, превращая в решето кожу сидений. Для отвода глаз все делали вид, что заняты подтруниванием надо мной, а потом нашлись ловкачи, которые стали выпрыгивать, как блохи, из автобуса и впечатываться в асфальт, чтобы эвакуироваться из нашей колымаги, прежде чем водитель обнаружит нанесенный ущерб. Первым приземлился Симон Табакман, который чуть не изувечился, шлепнувшись задом; через некоторое время за ним последовал Щепка Цоппи или мать его и, наконец, хоть лопни от досады, – Рабаско; тотчас же следом за ним Спатола, dopo[9] баск Спесиале. Во внутренностях автобуса Морпурго занялся втихую обширным сбором картонок, бумажек и пакетов, движимый навязчивой идеей заготовить материал и развести костер по всем правилам, так чтобы дотла выгорел весь «броквей», – таким образом он намеревался предотвратить углубленное обследование порезов, оставленных перочинным ножиком. Пиросанто, этот безродный заика, из тех, что всегда носят в карманах больше спичек, чем бабок, обратился в бегство на первом же вираже, чтобы у него не позаимствовали ненароком коробку спичек «Ранчерита»; однако он чуть было не сорвал побег, как же иначе, из-за сигаретки марки «Вулкан», врасплох вытащенной им у меня изо рта. Я, не ради бахвальства, чуть-чуть расхорохорившись, уже скорчил рожу, чтобы дебютировать первой затяжкой, когда Пиросанто одним махом выхватил сигарету, а Морпурго, как будто желая подсластить мне пилюлю, подхватил спичку, что уже озаряла мне цыпки на ногах, и поджег ею бумажную кучу. Не успев даже сорвать с головы канотье, котелок или цилиндр, Морпурго смылся на улицу, но я, при всем своем пузе, все же опередил его и выбросился раньше, подставив ему для приземления матрас, самортизировавший удар, так что он чуть не продырявил мне брюхо своими девяноста килограммами веса. Черт побери, когда я наконец выпростал изо рта въехавшие туда высокие, по колено, кожаные сапоги Маноло М. Морпурго, автобус уже горел на горизонте, ну ни дать ни взять как гриль у Перосио, а сторож-водитель-владелец горько оплакивал, причитая, свой капитал, превращающийся у него на глазах в черный дым. Собравшаяся поодаль ватага смеялась, готовая, клянусь Чудовищем, броситься врассыпную при малейшей опасности. Червяку, этому страшному балагуру, пришла в голову шутка, услышав которую с разинутой варежкой ты затрясешься от смеха как желе. Внимание, Нелли. Вот она, эта шутка, разуй уши. Раз, два, три и – БАЦ. Он сказал – и смотри не отвлекайся больше и не подмигивай тому засранцу, – что автобус горел прямо как гриль у Перосио. Ха-ха-ха!