Аравита огорчилась, но решила потерпеть. Лазорилина ушла, и это было хорошо, очень уж надоели ее рассказы о нарядах, свадьбах, пирах и нескромных происшествиях.

Следующий день тянулся долго. Лазорилина отговаривала гостью, непрестанно повторяя, что в Нарнии снег и лед, и бесы, и колдуны. «Подумай, – прибавляла она, – какой-то деревенский мальчик! Это неприлично…» Аравита сама, бывало, так думала, но теперь она очень устала от глупости; ей пришло в голову, что путешествовать с Шастой куда веселее, чем жить светской жизнью в столице. Поэтому она сказала:

– Там, в Нарнии, я буду просто девочкой. И потом, я обещала.

Лазорилина чуть не заплакала.

– Что же это такое? – причитала она, – будь ты поумней, ты стала бы женой визиря!

Аравита же пошла поговорить с лошадьми.

– Когда начнутся сумерки, – сказала она, – идите, пожалуйста к могилам. Да, без поклажи. Вас снова оседлают, только у тебя, Уинни, будут сумы с провизией, а у тебя, Игого – бурдюки с водой. Слуге приказано напоить вас как следует за мостом, у реки.

– А потом – на Север, в Нарнию! – тихо ликовал Игого. – Послушай, вдпуг Шаста не добрался до кладбища?

– Тогда подождите его, как же иначе, – сказала Аравита. – Надеюсь, вам тут было хорошо?

– Куда уж лучше! – отвечал конь. – Но если муж твоей болтуньи думает, что конюх покупает самый лучший овес, он ошибается.

Через два часа, поужинав в красивой комнате, Аравита и Лазорилина вышли из дому. Аравита закрыла лицо чадрой и оделась так, чтобы ее приняли за рабыню из богатого дома. Они решили: если кто-нибудь спросит, Лазорилина скажет, что она собралась подарить ее одной из царевен.

Шли они пешком, и вскоре оказались у ворот дворца. Конечно, тут была стража, но начальник знал Лазорилину и отдал ей честь. Девочки прошли Черный Мраморный Зал, там было много народу, но это и лучше, никто не обратил на них внимания. Потом был Зал с Колоннами, потом – Зал со Статуями, потом – та колоннада, из которой можно было попасть в Тронный Зал (сейчас медные двери были закрыты).

Наконец, девочки вышли в сад, уступами спускавшийся к реке. Подальше, в саду, стоял Старый Дворец. Когда они до него добрались, уже стемнело, а в лабиринте коридоров, на стенах, горели редкие факелы.

– Иди, иди, – шептала Аравита, и сердце у нее билось так, словно отец вот-вот появится из-за угла.

– Куда же свернуть? – размышляла ее подруга. – Все-таки налево… Как смешно!

И тут оказалось, что Лазорилина толком не помнит, куда свернуть, направо или налево.

Они свернули налево и очутились в длинном коридоре. Не успела Лазорилина сказать: «Ну вот! Я помню эти ступеньки» – как в дальнем конце показались тени двух людей, пятящихся задом. Так ходят только перед царем. Лазорилина вцепилась Аравите в руку; Аравита удивилась, чего она боится, если Тисрок такой друг ее мужа. Тем временем Лазорилина втащила ее в какую-то комнатку, бесшумно закрыла дверь и они очутились в полной темноте.

– Охрани нас, Таш! – шептала Лазорилина. – Только бы они не вошли!.. Ползи под диван.

Они поползли, и Лазорилина заняла там все место. Если бы в комнату внесли свечи, все увидели бы, что из-под дивана торчит Аравитина голова. Правда, Аравита была в чадре, больше глаз да лба не увидишь, но все-таки… Словом, она старалась отвоевать побольше места, но Лазорилина не сдалась, и ущипнула ее за ногу.

На том борьба кончилась. Обе тяжело дышали, но больше звуков не было.

– Тут нас не схватят? – спросила Аравита как можно тише.

– На-наверно, – пролепетала Лазорилина. – Ах, как я измучилась!.. – И тут раздался страшный звук – открылась дверь. Внесли свечи. Аравита втянула голову сколько могла, но видела все.

Первыми вошли рабы со свечами в руках (Аравита догадалась, что они глухонемые) и встали по краям дивана. Это было хорошо: они прикрыли беглянку, а она все видела. Потом появился невероятно толстый человек в странной островерхой шапочке. Самый маленький из драгоценных камней, украшавших его одежды, стоил больше, чем все, что было у людей из Нарнии; но Аравита подумала, что нарнийская мода – во всяком случае, мужская – как-то приятнее. За ним вошел высокий юноша в тюрбане с длинным пером и с ятаганом в ножнах слоновой кости. Он очень волновался, зубы у него злобно сверкали. Последним появился горбун, в котором она с ужасом узнала своего жениха.

Дверь закрылась. Тисрок сел на диван, с облегчением вздыхая. Царевич встал перед ним, а великий визирь опустился на четвереньки и припал лицом к ковру.

– Отец-мой-и-услада-моих-очей! – начал молодой человек очень быстро и очень злобно. – Живите вечно, но меня вы погубили. Если б вы дали мне еще на рассвете самый лучший корабль, я бы нагнал этих варваров. Теперь мы потеряли целый день, а эта ведьма, эта лгунья, эта… эта… – и он прибавил несколько слов, которые я не собираюсь повторять. Молодой человек был царевич Рабадаш, а ведьма и лгунья – королева Сьюзен.

– Успокойся, о, сын мой! – сказал Тисрок. – Расставание с гостем ранит сердце, но разум исцеляет его.

– Она мне нужней! – закричал царевич. – Я умру без этой гнусной, гордой, неверной собаки! Я не сплю и не ем, и ничего не вижу из-за ее красоты.

– Прекрасно сказал поэт, – вставил визирь, приподняв несколько запыленное лицо. – «Водой здравомыслия гасится пламень любви».

Принц дико взревел.

– Пес! – крикнул он. – Еще стихи читает! – И умело пнул визиря ногой в приподнятый кверху зад. Боюсь, что Аравита не испытала при этом жалости.

– Сын мой, – спокойно и отрешенно промолвил Тисрок, – удерживай себя, когда тебе хочется пнуть достопочтенного и просвещенного визиря. Изумруд ценен и в мусорной куче, а старость и скромность – в подлейшем из наших подданных. Поведай лучше нам, что ты собираешься делать.

– Я собираюсь, отец мой, – сказал Рабадаш, – созвать твое непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить ее к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя ее надо проучить.

– Пойми, о, сын мой, – отвечал Тисрок, – никакие твои речи не заставят меня воевать с Нарнией.

– Если бы ты не был мне отцом, о, услада моих очей, – сказал царевич, скрипнув зубами, – я бы назвал тебя трусом.

– Если бы ты не был мне сыном, о, пылкий Рабадаш, – отвечал Тисрок, – жизнь твоя была бы короткой, а смерть – долгой. (Приятный, спокойный его голос совсем перепугал Аравиту).

– Почему же, отец мой, – спросил Рабадаш потише, – почему мы не накажем Нарнию? Мы вешаем нерадивого раба, бросаем псам старую лошадь. Нарния меньше самой малой из наших округ. Тысяча копий справятся с ней за месяц.

– Несомненно, – согласился Тисрок, – эти варварские страны, которые называют себя свободными, а на самом деле просто не знают порядка, гнусны и богам, и достойным людям.

– Чего ж мы их терпим? – вскричал Рабадаш.

– Знай, о, достойный царевич, – отвечал визирь, – что в тот самый год, когда твой великий отец (да живет он вечно) начал свое благословенное царствование, гнусною Нарнией правила могущественная Колдунья.

– Я слышал это сотни раз, о, многоречивый визирь, – отвечал царевич. – Слышал я и то, что Колдунья повержена. Снега и льды растаяли, и Нарния прекрасна, как сад.

– О, многознающий царевич! – воскликнул визирь. – Случилось все это потому, что те, кто правят Нарнией сейчас – злые колдуны.

– А я думаю, – сказал Рабадаш, – что тут виною звезды и прочие естественные причины.

– Ученым людям стоит об этом поспорить, – промолвил Тисрок. – Никогда не поверю, что старую чародейку можно убить без могучих чар. Чего и ждать от страны, где обитают бесы в обличье зверей, говорящих как люди, и страшные чудища с копытами, но с человеческой головой. Мне доносят, что тамошнему королю (да уничтожат его боги) помогает мерзейший и сильнейший бес, оборачивающийся львом. Поэтому я на их страну нападать не стану.