– Вели снять меня, Эдмунд! – ревел Рабадаш. – Сразись со мной, как мужчина и король, а если ты слишком труслив, вели меня прикончить!

Король Эдмунд шагнул к стене, чтобы снять его, но король Лум встал между ними.

– Разрешите, ваше величество, – сказал Лум Эдмунду и обратился к Рабадашу. – Если бы вы, ваше высочество, бросили этот вызов неделю тому назад, ни в Нарнии, ни в Орландии не отказался бы никто, от короля Питера до говорящей мыши. Но вы доказали, что вам неведомы законы чести, и рыцарь не может скрестить с вами меч. Друзья мои, снимите его, свяжите, и унесите в замок.

Не буду описывать, как бранился, кричал и даже плакал царевич Рабадаш. Он не боялся пытки, но боялся смеха. До их пор ни один человек не смеялся над ним.

Корин тем временем подтащил к королю Луму упирающегося Шасту и сказал:

– Вот и он, отец.

– А, и ты здесь? – сказал король принцу Корину. – Кто тебе разрешил сражаться? Ну, что за сын у меня? – Но все, в том числе Корин, восприняли эти слова скорее как похвалу, чем как жалобу.

– Не браните его, государь, – сказал лорд Дарин. – Он просто похож на вас. Да вы и сами бы огорчились, если бы он…

– Ладно, ладно, – проворчал Лум, – на сей раз прощаю. А теперь…

И тут, к вящему удивлению Шасты, король Лум склонился к нему, крепко, по-медвежьи обнял, расцеловал, и поставил рядом с Кориной.

– Смотрите, друзья мои! – крикнул он своим рыцарям. – Кто из вас еще сомневается?

Но Шаста и теперь не понимал, почему все так пристально смотрят на них и так радостно кричат:

– Да здравствует наследный принц!

Теперь мы должны вернуться к лошадям и Аравите. Отшельник сказал им, что Шаста жив и даже не очень серьезно ранен, ибо он поднялся, а король Лум с необычайной радостью обнял его. Но отшельник только видел, он ничего не слышал, и потому не мог знать, о чем говорили у замка.

Наутро лошади и Аравита заспорили о том, что делать дальше.

– Я больше не могу, – сказала Уинни. – Я растолстела, как домашняя лошадка, все время ем и не двигаюсь. Идемте в Нарнию.

– Только не сейчас, госпожа моя, – отвечал Игого. – Спешить никогда не стоит.

– Самое главное, – сказала Аравита, – попросить прощения у Шасты.

– Вот именно! – обрадовался Игого. – Я как раз хотел это сказать.

– Ну, конечно, – поддержала Уинни. – А он в Анварде. Это ведь по дороге. Почему бы нам не выйти сейчас? Мы же шли из Тархистана в Нарнию!

– Да… – медленно проговорила Аравита, думая о том, что же она будет делать в чужой стране.

– Конечно, конечно, – сказал Игого. – А все-таки спешить нам некуда, если вы меня понимаете.

– Я не понимаю, – сказала Уинни.

– Как бы это объяснить? – замялся конь. – Когда возвращаешься на родину… в общество… в лучшее общество… надо бы поприличней выглядеть…

– Ах, это из-за хвоста! – воскликнула Уинни. – Ты хочешь, чтобы он отрос. Честное слово, ты тщеславен, как та ташбаанская тархина.

– И глуп, – прибавила Аравита.

– Лев свидетель, это не так! – вскричал Игого. – Просто я уважаю и себя, и своих собратьев.

– Скажи, Игого, – спросила Аравита, – почему ты часто доминаешь льва? Я думала, ты их не любишь.

– Да, не люблю, – отвечал Игого. – Но поминаю я не каких-то львов, а самого Аслана, освободившего Нарнию от злой Колдуньи. Здесь все так клянутся.

– А он лев? – спросила Аравита.

– Конечно, нет, – возмутился Игого.

– В Ташбаане говорят, что лев, – сказала Аравита. – Но если он не лев, почему ты зовешь его львом?

– Тебе еще этого не понять, – сказал Игого. – Да и сам я был жеребенком, когда покинул Нарнию, и не совсем хорошо это понимаю.

Говоря так, Игого стоял задом к зеленой стене, а Уинни и Аравита стояли к ней (значит – и к нему) лицом. Для пущей важности он прикрыл глаза и не заметил, как изменились вдруг и девочка, и лошадь. Они просто окаменели и разинули рот, ибо на стене появился преогромный ослепительно-золотистый лев. Мягко спрыгнув на траву, лев стал приближаться сзади к коню, беззвучно ступая. Уинни и Аравита не могли издать ни звука от ужаса и удивления.

– Несомненно, – говорил Игого, – называя его львом, хотят сказать, что он силен, как лев, или жесток, как лев, – конечно, со своими врагами. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Бели бы он был львом, он был бы животным, как мы. – Игого засмеялся. – У него были бы четыре лапы, и хвост, и усы… Ой-ой-ой-ой!

Дело в том, что при слове «усы» один ус Аслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно с секунду все четверо стояли неподвижно. Потом Уинни робкой рысью подбежала ко льву.

– Дорогая моя дочь, – сказал Аслан, касаясь носом ее бархатистой морды. – Я знал, что тебя мне ждать недолго. Радуйся.

Он поднял голову и заговорил громче.

– А ты, Игого, – сказал он, – ты, бедный и гордый конь, подойди ближе. Потрогай меня. Понюхай. Вот мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, – животное.

– Аслан, – проговорил Игого, – мне кажется, я глуп.

– Счастлив тот зверь, – отвечал Аслан, – который понял это в молодости. И человек тоже. Подойди, дочь моя Аравита. Я втянул когти, не бойся. На сей раз я не поцарапаю тебя.

– На сей раз?.. – испуганно повторила Аравита.

– Это я тебя ударил, – сказал Аслан. – Только меня ты и встречала, больше львов не было. Да, поцарапал тебя я. А знаешь, почему?

– Нет, господин мой, – сказала она.

– Я нанес тебе ровно столько ран, сколько мачеха твоя нанесла бедной девочке, которую ты напоила сонным зельем. Ты должна была узнать, что испытала твоя раба.

– Скажи мне, пожалуйста… – начала Аравита и замолкла.

– Говори, дорогая дочь, – сказал Аслан.

– Ей больше ничего из-за меня не будет?

– Я рассказываю каждому только его историю, – отвечал лев.

Потом он встряхнул головой и заговорил громче.

– Радуйтесь, дети мои, – сказал он. – Скоро мы встретимся снова. Но раньше к вам придет другой.

Одним прыжком он взлетел на стену и исчез за нею.

Как это ни странно, все долго молчали, медленно гуляя по зеленой траве. Примерно через полчаса отшельник позвал лошадей к заднему крыльцу, он хотел их покормить. Они ушли, и тут Аравита услышала звуки труб у ворот.

– Кто там? – спросила она, и голос возвестил:

– Его королевское высочество принц Кор Орландский. Аравита открыла ворота и посторонилась.

Вошли два воина с алебардами и стали справа и слева. Потом вошел герольд, потом трубач.

– Его королевское высочество принц Кор Орландский просит аудиенции у высокородной Аравиты, – сказал герольд, и они с трубачом отошли в сторону, и склонились в поклоне, и солдаты подняли свои алебарды, и вошел принц. Тогда все, кроме него, вышли обратно, за ворота, и закрыли их.

Принц поклонился (довольно неуклюже для столь высокой особы), Аравита склонилась перед ним (очень изящно, хотя и на тархистанский манер), а потом на него посмотрела.

Он был мальчик как мальчик, без шляпы и без короны, только очень тонкий золотой обруч охватывал его голову. Сквозь короткую белую тунику не толще носового платка пламенел алый камзол. Левая рука, лежавшая на эфесе шпаги, была перевязана.

Только взглянув на него дважды, Аравита вскрикнула:

– Ой, да это Шаста!

Шаста сильно покраснел и быстро заговорил:

– Ты не думай, я не хотел перед тобой выставляться!.. У меня нет другой одежды, прежнюю сожгли, а отец сказал…

– Отец? – переспросила Аравита.

– Король Лум, – объяснил Шаста. – Я мог бы и раньше догадаться. Понимаешь, мы с Корином близнецы. Да, я не Шаста, а Кор!