И тут послышался какой-то звук, сперва – тихий, потом – громче. Наконец, он заполнил все, он был красив, но так торжественен, что мог и немножко испугать.

– Это сигнал, – объяснил конь. – Сейчас откроют ворота. Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Забудь, что ты – тархина. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.

– Если на то пошло, – ответила Аравита, – почему бы и тебе не согнуть немного шею? Забудь, что ты – боевой конь.

– Тише, – сказал Игого. – Мы пришли.

Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса; прямо впереди был высокий многоарочный мост. По мосту неспешно брели крестьяне. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов. Путники наши как можно незаметней присоединились к ним.

– В чем дело? – шепнул Шаста Аравите, очень уж она надулась.

– Тебе-то что! – почти прошипела она. – Что тебе Ташбаан! А меня должны нести в паланкине, впереди – солдаты, позади – слуги… И прямо во дворец, к Тисроку (да живет он вечно). Да, тебе что…

Шаста подумал, что все это очень глупо.

За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были открыты; по обе стороны, опираясь на копья, стояло человек пять солдат. Аравита невольно подумала: «Они бы мигом встали прямо, если бы узнали, кто мой отец!..», но друзья ее думали только о том, чтобы солдаты не обратили на них внимания. К счастью, так и вышло, только один из них схватил морковку из чьей-то корзины, бросил ее в Шасту, и крикнул, грубо хохоча:

– Эй, парень! Худо тебе придется, если хозяин узнает, что ты возишь поклажу на его коне!

Шаста испугался – он понял, что ни один воин или вельможа не примет Итого за вьючную лошадь, – но все же смог ответить:

– Он сам так велел!

Лучше бы ему промолчать – солдат тут же ударил его по уху, и сказал:

– Ты у меня научишься говорить со свободными! – но больше их никто не остановил. Шаста почти и не плакал, к битью он привык.

За стеной столица показалась ему не такой красивой. Улицы были узкие и грязные, стены – сплошные, без окон, народу – гораздо больше, чем он думал.

Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сластями, и носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Если бы вы оказались там, вы бы прежде всего ощутили запах немытого тела, грязной шерсти, лука, чеснока, мусора и помоев.

Шаста делал вид, что ведет всех, но вел Итого, указывая носом, куда свернуть. Они поднимались вверх, сильно петляя, и вышли наконец на обсаженную деревьями улицу. Воздух тут был получше. С одной стороны стояли дома, а с другой, за зеленью, виднелись крыши на уступе пониже, и даже река далеко внизу. Чем выше подымались наши путники, тем становилось чище и красивей. Все чаще попадались статуи богов и героев (скорее величественные, чем красивые), пальмы и аркады бросали тень на раскаленные плиты мостовой. За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны, и Шаста подумал, что там совсем неплохо.

Толпа, однако, была по-прежнему густой. Идти приходилось медленно, нередко – останавливаться; то и дело раздавался крик: «Дорогу, дорогу, дорогу тархану» – или: «…тархине» – или: «…пятнадцатому визирю» – или «…посланнику» – и все, кто шел по улице, прижимались к стене, а над головами Шаста видел носилки, которые несли на обнаженных плечах шесть великанов-рабов. В Тархистане только один закон уличного движения: уступи дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или укололи копьем.

На очень красивой улице, почти у вершины (где стоял дворец Тисрока) случилась самая неприятная из этих встреч.

– Дорогу светлоликому королю, гостю Тисрока (да живет он вечно!), – закричал зычный голос. – Дорогу владыкам Нарнии!

Шаста посторонился и потянул за собой Итого; но ни один конь, даже говорящий, не любит пятиться задом. Тут их толкнула женщина с корзинкой, приговаривая: «Лезут, сами не знают…», кто-то выскочил сбоку – и бедный Шаста, неведомо как, выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой плотной, что отодвинуться дальше к стене он не мог; и волей-неволей оказался в первом ряду.

То, что он увидел, ему понравилось. Такого он здесь еще не встречал. Тархистанец был один – тот, что кричал: «Дорогу!..» Носилок не было, все шли пешком, человек шесть, и Шаста очень удивился. Во-первых, они были светлые, белокожие, как он, а двое из них – и белокурые. Одеты они были тоже не так, как одеваются в Тархистане – без шаровар и без халатов, в чем-то вроде рубах до колена (одна – зеленая, как лес, две ярко-желтые, две голубые). Вместо тюрбанов – не у всех, у некоторых, были стальные или серебряные шапочки, усыпанные драгоценными камнями, а у одного – еще и с крылышками. Мечи у них были длинные, прямые, а не изогнутые, как ятаган. А главное – в них самих он не заметил и следа присущей здешним вельможам важности. Они улыбались, смеялись, один – насвистывал и сразу было видно, что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не видел таких приятных людей.

Однако насладиться зрелищем он не успел, ибо тот, кто шел впереди, воскликнул:

– Вот он, смотрите!

И схватил его за плечо.

– Как не стыдно, ваше высочество! – продолжал он. – Королева Сьюзен глаза выплакала. Где же это видано, пропасть на всю ночь?! Куда вы подевались? – Шаста спрятался бы под брюхом у коня, или в толпе, но не мог – светлые люди окружили его, а один держал.

Конечно, он хотел сказать, что он – бедный сын рыбака, и непонятный вельможа ошибся, но тогда пришлось бы объяснить, где он взял коня, и кто такая Аравита. Он оглянулся, чтобы Итого помог ему, но тот не собирался оповещать толпу о своем особом даре. Что до Аравиты, на нее Шаста и взглянуть не смел, чтобы ее не выдать. Да и времени не было – глава белокожих сказал:

– Будь любезен, Перидан, возьми его высочество за руку, я возьму за другую. Ну, идем. Обрадуем поскорей сестру нашу королеву.

Потом человек этот (наверное, король, потому что все говорили ему «ваше величество») принялся расспрашивать Шасту, где он был, как выбрался из дому, куда дел одежду, не стыдно ли ему, и так далее. Правда, он сказал не «стыдно», а «совестно».

Шаста молчал, ибо не мог придумать, что бы такое ответить – и не попасть в беду.

– Молчишь? – сказал король. – Знаешь, принц, тебе это не пристало! Сбежать может всякий мальчик. Но наследник Орландии не станет трусить, как тархистанский раб.

Тут Шаста совсем расстроился, ибо молодой король понравился ему больше всех взрослых, которых он видел, и он захотел тоже ему понравиться.

Держа за обе руки, незнакомцы провели его узкой улочкой, спустились по ветхим ступенькам, и поднялись по красивой лестнице к широким воротам в беленой стене, по обе стороны которых росли кипарисы. За воротами и дальше, за аркой, оказался двор или, скорее, сад. В самой середине журчал прозрачный фонтан. Вокруг него, на мягкой траве, росли апельсиновые деревья; белые стены были увиты розами.

Пыль и грохот исчезли. Белокожие люди вошли в какую-то дверь, тархистанец – остался. Миновав коридор, где мраморный пол приятно холодил ноги, они прошли несколько ступенек – и Шасту ослепила светлая большая комната, окнами на север, так что солнце здесь не пекло. По стенам стояли низкие диваны, на них лежали расшитые подушки, народу было много, и очень странного. Но Шаста не успел толком об этом подумать, ибо самая красивая девушка, какую он только видел, кинулась к ним и стала его целовать.

– О, Корин, Корин! – плача восклицала она. – Как ты мог!? Что я сказала бы королю Луму? Мы же с тобой такие друзья! Орландия с Нарнией – всегда в мире, а тут они бы поссорились… Как ты мог? Как тебе не совестно?

«Меня принимают за принца какой-то Орландии, – думал Шаста. – А они, должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?»