(Альдобиан заинтересовался. И был так возбужден опытом, что Эоли едва удержался, чтобы не посадить и его в кресло — считываться. Но это было бы бестактно. Ничего, все еще впереди).

«Постой, я не о том. Вожак эхху не визжал, не выл от страха — позвал маму.

Стресс исторг из глубин его темной психики первое слово младенца. Слово!

Значит, через поколения и младенцы-эхху пролепечут его… а затем другие?!

Так ведь это же…»

Эоли сел. У него перехватило дыхание. Нет, как угодно, но ему надо немедленно с кем-то поделиться. Иначе он просто лопнет. С кем? Он огляделся: городок спал. Ну, что за безобразие!.. Разбудить Ли? Она всплеснет руками и скажет: «Ой!..» Но она намаялась на Полигоне, жаль тревожить. Аля? Тоже нехорошо, бессовестно. Тогда… никого другого не остается.

— Эолинг 38 требует связи с Иловиенаандром 182! — сказал он сферодатчику в коттедже. — Сигнал пробуждения, если спит.

Через минуту запрокинутое лицо в шаре приоткрыло один глаз.

— Ило, послушай Ило!.. Они эволюционируют!

Кто не достиг значительного в делах, в познании, в творчестве — да будет значителен в добрых чувствах к людям и миру. Это доступно всем.

Башня вырастала над деревьями со скоростью взрыва. Каждый ее отрезок перемещался относительно предыдущего одинаково быстро — и площадка, по окружности которой выстроились люди, уносилась в голубое небо так стремительно, что Берн, следя за ней, только и успел задрать голову. В секунду — сотня метров.

Как только телескопический ствол, алюминиево блеснув в лучах восходящего солнца, застыл, люди все вместе кинулись с площадки, описывая в воздухе одинаковые дуги падения. И — профессор не успел крикнуть, у него перехватило дыхание — у каждого от туловища развернулись саженные крылья. Они просвечивали на солнце, показывали ветвистый, как у листьев, рисунок тяжей.

Люди виражами собрались в косяк. Крылья их махали мерно и сильно, по-журавлиному. Стая людей понеслась над лесом на восток.

Башня опала, сложилась мгновенно и беззвучно — как не было. Но пару минут спустя снова взвилась в небо, выплеснула на пределе высоты и скорости новую дюжину крылатых людей. Эти разбились на две стаи: четверо полетели к северу, остальные опять на восток. Берн следил из-под ладони: так вот каких «птиц» с прозрачными крыльями увидел он за миг до того, как ему разбили голову!

— Это они на Полигон полетели, услышал он несмелый голосок. — А те четверо — егерский патруль…

Профессор обернулся: рядом стояла Ли. Золотистые волосы ее были собраны в жгут. Глаза смотрели на Берна улыбчиво и смущенно.

…Ли чувствовала себя виноватой перед Алем; выскочила тогда, как глупенькая: «Ой, как ты это сделал?» — не понимая, хорошо это или плохо.

Осрамила его перед всеми. Вполне могла бы подождать, пока спросят люди постарше — у них бы это лучше получилось. Заставила его страдать… Но ей все казалось таким чудесным!

Но, кажется, Аль не сердится, даже рад — улыбнулся ей. И она улыбнулась вовсю, подошла.

— Здорово! — вздохнул Берн, следя за новым стартом с башни. Никто вокруг не глядел на башню. Поднявшееся солнце объявило побудку в поселке. Из домика напротив вышел заспанный Тан, потянулся, приветственно махнул им рукой. В это время к нему сзади подкрался смуглый светловолосый парень, незнакомый Берну, что есть силы пнул ствол склонившейся над Таном ивы: с листьев сорвался серебристый ливень росы. Тот ахнул, бросился догонять светловолосого. Ли засмеялась.

Профессор неодобрительно глянул на ребячью беготню, поднял голову к башне. У новой группы прыжок был затяжной, крылья они развернули почти над деревьями.

— Ах, молодцы!

— Кто? — спросила Ли.

— Как кто — вон те! — Берн показал на улетающих. — Ты-то ведь так не умеешь?

— Почему? Умею, — просто сказала Ли. — Все умеют. Дети сейчас учатся ходить, плавать и летать почти одновременно.

Эоли сегодня был нужен на Полигоне. Ило послал ее присматривать за Алем. «За ним пока нужен глаз да глаз», — сказал он. Ли чувствовала себя неловко: не объявлять же прямо, что прислана присматривать за таким взрослым! А теперь наметилась тема общения — она ободрилась.

— Хочешь, я и тебе все объясню? Ничего хитрого.

— Конечно!

— Пойдем.

В коттедже Ли было так же обескураживающе мало вещей, как и во всех других.

Стены в опаловых, желтых, оранжевых, разводах, которые складывались в образующие перспективу узоры — и вся роскошь. Коснувшись стены. Ли раскрыла нишу, извлекла продолговатый сверток длиной в свой рост, несколько ампул с золотистой жидкостью; щелкнула застежками на краях свертка, он раскрылся — это и были крылья.

— Нет ничего проще, — сказала девушка. — Это, — она показала ампулу, — АТМа, аденозинтетраметиламин, концентрат мышечной энергии. Да ты, наверно, знаешь, ведь его давно синтезировали…

— М-м… — промямлил Берн.

— И искусственные мышечные волокна тоже, вот такие. — Она пощелкала по синеватым свивам под шелковистой кожей крыльев. — Смотри: берем ампулу, откусываем острие, выливаем содержимое сюда…

Она нашла незаметное отверстие у верхней кромки крыла, вставила и выжала ампулу. По крылу прошел трепет, оно напряглось, развернулось во всю ширину, опало. Другой ампулой Ли заправила левое крыло.

— Заряда хватает на три часа полета. Если АТМа иссякла, а приземляться нельзя или не хочется, то этими тяжами надо закрепить предплечья, бедра и голени… вот так… так… и вот так — и можно лететь еще час. Хотя скорость будет не та. Очень просто, правда?

— М-м… а управлять как?

— Нет ничего проще. Эти бугорки на тяжах — искусственные нейрорецепторы.

Когда надеваешь крылья, они примыкают к твоим плечевым, спинным и тазобедренным мышцам, воспринимают их сокращения и биотоки. Тебе остается делать легкие летательные движения, и все.

— Ага!.. — Берну очень не хотелось показаться непонятливым этой огненноволосой и во всех движениях похожей на колышущееся пламя девушке.

А Ли все больше увлекалась. Она живо надела крылья, закрепила тяжи, развернула-свернула — Берн только успел отметить, что крылья были совсем как живые: сизые переплетения мышц, белые тяжи-сухожилия, ветвления желтых сосудов, каркас тонких костей.

— Пойдем, я тебе покажу! — И она балетным шагом, будто на пуантах, выпорхнула из домика.

Лиха беда начало. Полчаса спустя Берн стоял на крыше, на краю нижнего уступа лабораторного корпуса Ило, на высоте восьми этажей, одетый в крылья своего размера; их Ли взяла в соседнем домике. И домики эти, и кроны деревьев были глубоко внизу. Профессор не видел себя со стороны, но не без основания подозревал, что выражение лица у него самое дурацкое.

Ли на своих оранжево-перламутровых крыльях, гармонирующих с цветом волос и кожи, то снималась с крыши, плавно набирала высоту, то стремительно — так, что свистел воздух, — снижалась, опускалась на крышу, ждала.

Отсюда открывался красивый вид: в трех местах из волнистого темно-зеленого моря поднимались такими же, как у корпуса Ило, уступами другие корпуса Биоцентра; крыши у них, как и эта, были матово-серые. Лес наискось рассекала просека; далеко-далеко можно было заметить ее щель в подернувшейся дымкой у горизонта зелени. По просеке шла темная лента дороги; ответвления ее вели к домам. Небо было безоблачное, солнце набирало высоту и накал. Стартовая вышка, обслужив всех желающих улететь, застыла между корпусами стометровой белой иглой в синеве.

На крыше было не жарко. Темно-серые квадраты с алюминиевой окантовкой, выстилавшие ее, не нагревались от солнца. И Берн знал, почему: это была не черепица, а фототермоэлементы с высоким кпд; они обеспечивали током лаборатории и поселок. Такими были крыши всех зданий — и вообще эти серые слоистые пластины были основой энергетики.

Берн узнал, что автотранспорт — белые вагончики, вереницами или по одному несшиеся по шоссе, между зданиями и деревьями, — это не издревле знакомый ему автомобильный транспорт, а автоматический, без водителей. Электромоторы вагончиков питаются прямо от дорог, которые представляют собой сплошной фотоэлемент. Об автомобилях же, двигателях внутреннего сгорания Ли ничего не знала.