Уран, вымороженный, оледенелый, в оспинах метеорных кратеров на волнистых плато (он был Уране, брал там минералы для Полигона). Маленькое негреющее Солнце среди звезд. Шесть рефлекторов АИСов на орбите — пятнышки на фоне Млечного Пути. Вот они вспыхивают вместе. Кольцо голубого ядерного огня обжигает планету. Побольше сейчас его туда, пожарче, поярче — пусть растекаются, обращаются в клубящий туман аммиачные вековые льды, лопаются от перепада температур скалы; пусть даже от неумеренного нагрева пойдет тектоническими трещинами кора планеты, рухнут или полезут друг на друга горные хребты… Это как раз то, что нужно: пробудить, встряхнуть планету, взбаламутить ее поверхность. Вернуть к началу времен.

Планета разбухает, растет на глазах за счет многокилометровой мути первичной атмосферы. АИСы меняют режим: максимум жара и яркости переходит теперь от одного «солнца» к другому по стационарной орбите. Тепловой фронт движется по каменистым, пустыням Урана, гонит перед собой волну давления — закручивает вокруг экватора и всех широт ветер, едкий пыльный ураган. Атмосферный вихрь — первый аккумулятор энергии. В нем уже грохочут, озаряют синими вспышками облака первые безводные грозы. Потоки ионов включаются в вихрь, создают магнитное поле планеты необходимый ингредиент будущей биосферы.

Только без жизни все это попусту. Переключатся АИСы на спокойный режим — прекратятся ветры, утихнут грозы, осядет пыль; планета вернется в спячку.

Изменят они режим на противоположый — все послушно взбаламутится в другую сторону. Гомеостаза нет.

Основная идея Ило: биосфера во всех ее проявлениях есть признак закрученного вокруг планеты устойчивого, идеально гладкого энергетического вихря. (Нам он не кажется идеально гладким только потому, что мы не представляем, что бы творилось на планете без биосферы от самых малых изменений космической или солнечной «погоды»). Самое тонкое регулирование энергии осуществляется через обмен веществ в живом.

И вот теперь их очередь. Маленькая ракета, управляемая им, Эоли, кружит над Ураном у самой границы дымящейся атмосферы, сеет в нее ампулы с культурой Э 1 — из первого автоклава — нитрофтористыми бактериями. Ампулы лопаются в горячих облаках метана-аммиака-сероводорода. Бактерии начинают питаться и делиться в родной среде; счет жизни у них на секунды.

В первый день ничего не будет заметно. На второй в атмосфере появятся завихрения, вороночные провалы — и она исчезнет, выпадет на поверхность планеты серожелтыми хлопьями! Многометровый слой их покроет все хребты, долины и ущелья Урана.

Человек в ракете снова кружит над желтыми боками планеты. Поворотами рукояток гасит «солнца» над собой. Высевает на культуру Э 2, оксибактерии — деликатный, не терпящий ультрафиолета и жестких лучей продукт. Вот они впитались в «снег» из первых мертвых бактерий. Полный накал АИСов — «снег» начинает таять, стекать в низины.

Потоки активизированного живого состава въедаются в литосферу, растворяют камни, пыль, песок — делают из них почву. Даже почвы: глиноземные, красноземные, железистые, лессовые — в зависимости от того, какая подвернется порода.

Новые круги в ракете над пятнистой, меняющей цвета поверхностью — высеяна культура Э 3. Подогрев АИСами — и забродила, запенилась живая жижа! Новая атмосфера поднимается над скалами и болотами: еще с вонью и смрадом брожения, но уже и с голубоватой дымкой от присутствия кислорода и воды…

Последние два высева стимулируют выход углекислоты, азота, влаги — побольше влаги, главное! Пусть выбродятся болота, уйдет в атмосферу вода, рассеется горячим паром по всем просторам. Теперь, если уменьшить накал «солнц», он соберется в сплошные тучи, под которыми снова скроется поверхность Урана.

…И отверзнутся хляби небесные, и хлынет на рождающуюся землю ливень, и будет он идти много дней и ночей, и омоет новый лик планеты. И нальются моря и озера, начнутся реки, закишит в них живность — пока еще мелкая, планктонная. И распространится она на сушу спорами, микробами, плесенью.

Если подождать, то из всего этого образуется многоклеточное, долгоживущее — во многих переплетениях и связях. Но если не терпится, можно не ждать: запускать в воду мальков и икру, высевать на почвах злаки, разводить птицу, скотину, зверей. Теперь и это все впишется в мощный гладкий круговорот веществ и энергии.

Принимайте, люди, планету! Газовый состав и влажность атмосферы в норме.

Средняя температура и отклонения от нее — почти как на Земле. Ассортимент и качество почв соответствуют техническому заданию; соотношение водоемов и суши — тоже. Живите! Вам не придется блуждать здесь в скафандрах среди аммиачных бурь, погибать от голода, жажды, удушья при перебоях в снабжении, тосковать под герметическими шатрами о вольных просторах. Вам незачем творить мир из хаоса — за вас это сделали бактерии и энергия.

Эоли повернул голову к Ило. Лицо его было бледным, темные глаза сверкали.

— Послушай, это же прекрасно!

Они опоздали — снаряда на месте не оказалось. Только вывернутое при подъеме дерево — увядшее, высыхающее. Неподалеку торчал на высокой ножке сферодатчик; раньше его не было. К нему и обратились с вопросами. ИРЦ сообщил, что снаряд Берна увезен в Музей астронавтики в Астрограде, помещен там в отделе анабиоза — как образец самой древней установки такого рода. Шар показал зал в музее: посреди его стоял почищенный и украшенный табличкой снаряд, вокруг толпились посетители, ко входу в кабину выстроилась очередь.

Сферодатчик изъявил автоматическую готовность рассказать и показать историю пришельца из XX века — для того он здесь и поставлен.

Но конечно же, Ли предпочла, чтобы Аль рассказал ей все это сам.

…Подлетая сюда, Берн сделал над лесом широкий круг, чтобы убедиться, что эхху поблизости нет. Ли уверяла, что на двоих они ни за что не нападут, но для покоя души ему хотелось знать, что и нападать некому. И все равно, когда он описывал Ли их лагерь, какая здесь была пустыня, как проснулся, как вывинтился из грунта его снаряд, как вышел в лес и в ночь, шел по просеке, встретил кабана, убегал от стада эхху, и показывал все места, — то полному удовольствию от ее взволнованного внимания мешало зудевшее в уме: «А они где-то здесь, дикари. Их стойбище близко…»

Конечно, как мужчина и рыцарь, он не торопил Ли, но и не давал ей повода задержаться, увел после осмотра места его драмы подальше. Просека вывела их на обширную поляну. Здесь на пологом холме громоздились скалы и валуны с черной матовой поверхностью, выдававшей их искусственное происхождение, в траве валялось много цветных мелков.

— А, — сказала Ли, — новый эксперимент Эоли!

Пустотелые эбонитовые «скалы» и «валуны» были доставлены сюда вскоре после опыта «обратного зрения» с участием Берна — чтобы проверить, не проявляется ли у гуманоидов склонность к наскальной живописи. И верно, прорезалась у них такая склонность: матовые бока скал на высоте роста украшены рисунками.

Берн и Ли ходили, рассматривали. Примитивные, часто незавершенные фигурки птиц, диких кабанов, косуль. Вот сутулые человечки (видимо, сами эхху) заносят палицы над трудно опознаваемым зубробизоном. По характеру рисунков и по степени их удачности можно было угадать разных авторов-дикарей. Были и упрощенные почти до схем рисунки летающих людей: крылья из двух линий, ласточкиными серпиками.

А вот — это уже было интересней! — сложный, запутанный рисунок во весь гладкий бок валуна: понять можно только, что Летуны повержены, сутулые победители заносят над ними карающие дубины. На соседней скале фигура Летуна с распростертыми крыльями вся усеяна метинами и щербинами; трава у подножия засыпана камнями, осколками мелков. «Эге, — подумал Берн, — метали камни фигуру, «убивали» изображение. Тренировались?..» У него пропал академический интерес, захотелось быть подальше отсюда. И когда они, забравшись на эбонитовые скалы, надели биокрылья и стартовали в обратный путь, Берн вздохнул с облегчением.