— Ну что? Кого-нибудь видишь или слышишь? Никто не отзывается. Серого Пастуха больше нет. Бегающий Ночью удрал. Все волки ушли.

— ЗдОрово! — Человек вытер лоб, как будто ему было жарко. — А кто их прогнал? Ты?

— Этим занимались многие люди из многих стран на протяжении многих веков. Разве ты не был одним из них? — спросил Пак.

Не говоря ни слова, человек распахнул одежду, сшитую из овечьих шкур, и показал свой бок, весь покрытый зарубцевавшимися шрамами. Ужасные белые вмятины усеивали и его руки от локтя до плеча.

— Вижу, — сказал Пак. — Это следы Зверя. А чем ты с ним сражался?

— Рукой, топором и копьём, как и наши отцы до нас.

— Да? Тогда как же, — спросил Пак, отдёргивая темно-коричневую одежду человека, — как у тебя оказалось вот это? Ну, показывай, показывай! — И он протянул свою маленькую руку.

Человек медленно вытащил висевший у него на поясе длинный, тёмного железа нож, величиной чуть ли не с короткий меч, и, подышав на него, протянул рукояткой вперёд Паку. Тот осторожно взял его, наклонив голову, тихонько провёл пальцем от острия к рукоятке и, поднеся поближе, стал так пристально рассматривать, словно перед ним был часовой механизм.

— Хорош! — сказал он с неподдельным удивлением.

— Ещё бы. Его сделали Дети Ночи.

— Да, вижу по стали. Интересно, чего он мог тебе стоить?

— Вот чего! — Человек поднёс руку к щеке. Пак даже присвистнул, как скворец.

— Клянусь Кольцами Меловых Скал! Так вот какую цену ты заплатил! Повернись к свету, чтобы я мог получше рассмотреть, и закрой глаз.

Он осторожно взял человека за подбородок, повернул его лицом к солнцу, и дети, сидевшие вверху на склоне, увидели, что на месте правого глаза у человека было одно только сморщенное веко. Пак быстро повернул человека обратно, и они оба снова сели.

— Это было сделано ради овец. В овцах жизнь наших людей, — сказал человек, словно оправдываясь. — Разве я мог поступить иначе? Ты ж понимаешь, Робин.

Пак, дрожа от волнения, еле слышно вздохнул.

— Возьми нож. Я слушаю.

Человек наклонил голову, с силой вонзил нож в землю и, пока тот ещё дрожал, произнёс:

— Будь свидетелем, я говорю так, как все происходило. Нож и Белые Скалы, перед вами я говорю! Дотронься до ножа!

Пак положил руку на нож, и тот перестал дрожать. Дети чуть подались вперёд.

— Я принадлежу к народу, не знающему железа, я единственный сын жрицы[81], которая посылает ветры плавающим по морям, — начал он нараспев. — Я — Купивший Нож, я — Защита Людей. Такие имена дали мне в этой стране Белых Скал, лежащей между лесом и морем.

— Твоя страна была великой страной, и имена твои — великими.

Человек с силой ударил себя в грудь:

— Великие имена, которыми тебя величают, и песни, которые слагают в твою честь, — это ещё не все, что нужно человеку. Ему надо, чтоб у него был свой очаг, чтобы вокруг очага, ничего не боясь, сидели его дети и их мать вместе с ними.

— Да, — вздохнул Пак. — Это, наверно, будет старая-престарая история.

— Я мог греться и кормиться у любого очага, но на всем свете не было никого, кто бы разжёг мой собственный очаг и приготовил мне еду. Я променял все это на Волшебный Нож, который я купил для избавления своего народа от Зверя. Человек не должен подчиняться Зверю. Разве я мог поступить иначе?

— Понимаю. Знаю. Слушаю.

— Когда я вырос и смог занять своё место среди пастухов, Зверь терзал страну, как кость в зубастой пасти. Он подкрадывался сзади, когда стада шли на водопой, он следил за ними у прудов. Во время стрижки овец он врывался в загоны прямо у нас под носом, и хотя мы кидали в него камнями, спокойно прогуливался меж пасущихся овец, выбирая себе жертву. Он подкрадывался по ночам в наши хижины и утаскивал младенцев прямо из материнских рук, он созывал своих собратьев и средь бела дня нападал на пастухов на открытых скалах. Но нет, он делал так совсем не всегда! В том-то и была его хитрость. Время от времени он уходил, чтобы мы о нем забыли. Год-другой мы его не видели, не слышали, не замечали. И вот когда наши стада начинали тучнеть, а пастухи переставали постоянно оглядываться, когда дети играли на открытых местах, а женщины ходили за водой поодиночке, опять и опять возвращался он — Проклятье Скал, Бегающий Ночью, Серый Пастух — этот Зверь, Зверь, Зверь!

Он только смеялся над нашими хрупкими стрелами и тупыми копьями. Он научился увёртываться от удара каменного топора. Похоже, он даже знал, когда камень на нем был с трещиной. Часто это выяснялось только в тот момент, когда ты опускал топор на морду Зверя. Тогда — хрясь! — камень разваливается на куски, у тебя в руке остаётся только ручка от топора, а зубы Зверя уже впиваются тебе в бок! Я испытал это на себе. Или бывало ещё так. По вечерам из-за росы, тумана или дождя жилы, которыми мы прикручивали наконечник копья к древку, ослабевали, несмотря на то что мы и держали их у себя под одеждой весь день, предохраняя от влаги. Хотя ты идёшь один, ты так близко к дому, что решаешь остановиться и подтянуть провисшие жилы — руками, зубами или какой-нибудь выброшенной морем деревяшкой. Ты наклоняешься — и на тебе! Именно ради этой минуты Зверь крался за тобой по пятам с той минуты, как взошли звезды. Он страшно рычит — рррр-уррр, — в ответ из ложбины Нортона раздалось такое эхо, словно выла целая стая, — прыгает тебе на плечи, стараясь добраться до горла, и, может статься, дальше твои овцы побегут уже без тебя. Ну ладно, сражаться со Зверем — это ещё куда ни шло, но видеть, что он, сражаясь с тобой, тебя же презирает — это не менее больно, чем чувствовать, как его клыки вонзаются тебе в сердце. Скажи, почему так получается: человек хочет сделать так много, а может так мало?

— Не знаю. Ты хотел сделать очень много?

— Я хотел подчинить Зверя. Нельзя, чтобы Зверь был сильнее человека. Но наш народ боялся. Даже моя мать, жрица, и та испугалась, когда я ей рассказал о своём желании. Мы привыкли бояться Зверя. Когда он оставил нас в покое, я был уже мужчиной и у меня появилась Возлюбленная — она, как и мать, была жрицей. Она приходила ждать меня у прудов. Может быть, Зверь просто устал, может быть, отправился к своим богам узнать, чем бы причинить нам побольше зла. Как бы то ни было, он ушёл, и мы вздохнули свободнее. Женщины снова стали петь, следили за детьми уже не так строго, и стада паслись на самых отдалённых пастбищах. Своё я погнал вон туда, — он махнул рукой в сторону леса, неясной полоской встававшего у горизонта, — там превосходная молодая трава. Потом стадо двинулось на север. Я шёл следом, пока оно не приблизилось к деревьям, — он понизил голос, — где живут Дети Ночи. — Он снова указал на север.

— А-а, теперь-то я припоминаю, вы же очень боитесь деревьев. Скажи, почему?

— Потому что боги не любят деревья и ударяют в них молнией. Мы видели, как целыми днями они горели на опушке леса. К тому же там живут Дети Ночи. Все знают, что они настоящие волшебники, хотя и поклоняются тем же богам, что и мы. Когда к ним попадает какой-нибудь человек, они вкладывают в него чужую душу, заставляют говорить чужие слова, бегущие как вода. Но голос сердца звал меня на север. Когда я пас овец около леса, я увидел, как три Зверя преследуют человека. По тому, что он бежал к деревьям, я понял, что он — житель леса. Мы, жители Белых Скал, деревьев боимся больше, чем Зверя. Топора у того человека не было, зато был такой вот нож. Один Зверь прыгнул на него. Человек ударил его ножом. Зверь упал замертво. Другие, скуля, бросились прочь. От наших пастухов они бы никогда так не побежали. Человек исчез среди деревьев. Я осмотрел убитого Зверя. Он был убит необычным способом: на теле не было ни ссадин, ни кровоподтёков, одна только глубокая, зияющая рана, которая рассекла его злое сердце. Это было здорово! Теперь-то я знал, что нож был заколдованный, и стал думать, как бы добыть его. Я очень много думал об этом.

Когда я пригнал своё стадо на стрижку, мать моя, жрица, спросила меня: «Вижу по лицу: ты увидел что-то новое. Что это?»