– Но я его знаю по твоим рассказам, или ты что-нибудь присочинил?

– Но, может быть, я просто помню то, что мне хочется помнить, – снова вздохнув, возразил Закери.

– И все же, мне кажется, что он…

– До свидания, недотрога, – оборвал он ее, чмокнув в бровь. – Увидимся на похоронах. – Затем, уже подойдя к двери и взяв ключ, повернулся и задумчиво спросил: – Или ты хочешь присутствовать при чтении завещания?

Глаза Бесс загорелись.

– А можно? Должна признаться, что мне хотелось бы.

– Почему бы и нет, ты ведь должна стать моей женой. Может, если ты узнаешь, насколько станешь богата, то проникнешься ко мне большей благодарностью, чем просто поцелуй, – улыбнулся он.

– На это пока не рассчитывай, – строго возразила она. – Но я обязательно приду.

– Я перекинулся… несколькими словами со Стиббсом, милорд.

Сняв рубашку и сапоги, Алекс лежал на постели, положив ногу на ногу и прикрыв лицо рукой, чтобы загородиться от света канделябра, поставленного камердинером на стоящий возле кровати столик красного дерева.

– Я так и думал, что это случится, Дадли, – сухо ответил он, не шевельнувшись.

Очевидно, что даже столь мало поощряющего к разговору ответа для слуги оказалось вполне достаточно. Алексу не нужно было смотреть на него, чтобы представить своего взвинченного до предела камердинера, стоящего руки в боки с выражением оскорбленного презрения на лице.

– Несносный недоумок! Безалаберный неумеха! – воскликнул тот театральным тоном. – Заставил меня мокнуть под дождем, а потом стоять в холле почти полчаса! Скажите пожалуйста, разве сложно было найти пару лакеев, чтобы перетащить вещи? И пока я ждал, мне не предложили ни капли эля – да что там эля, ни капли воды, – чтобы промочить пересохшее горло. А горлу было от чего пересохнуть, милорд, я до смерти перепугался, ведь мне пришлось ехать в эту дьявольскую грозу! Алекс переложил руку на лоб и, нахмурив брови, многозначительно посмотрел на слугу. Дадли выпрямился и попытался как можно убедительнее изобразить позу оскорбленного достоинства. Его огненно-рыжие волосы матово блестели в свете неяркого пламени свечей, а на веснушчатом, молодо выглядевшем для человека, которому уже под сорок, лице появилось подобающее случаю сокрушенное выражение.

– Разумеется, милорд. Вы совершенно правы! – чопорно произнес он. – Не стоило так выходить из себя. Прошу прощения, я просто потерял голову! Но не могу выносить, когда хозяйством управляют из рук вон плохо. Вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, Стиббс суетится насчет трюфелей! – Алекс удивленно поднял бровь, и на его губах промелькнула усмешка. – Да, да, я знаю. Я тоже слежу за кухаркой. Но вы должны признать, милорд, что в то же время я никогда не пренебрегаю своими обязанностями.

– Согласен с тем, Дадли, что твои промахи заметить гораздо сложнее, – протянул Алекс, садясь на постели и спуская ноги на пол. – От твоего критического взгляда вряд ли что может ускользнуть. Однако согласись, ты очень нервный человек.

Очевидно, это довольно мягкое замечание все же болезненно задело Дадли. Кинув на хозяина недобрый взгляд, он молча продолжил распаковывать вещи.

– Ладно, Дадли, перестань дуться, – насмешливо сказал Алекс. – Если бы я знал, что ты будешь лишь сердиться да жаловаться, то лучше прихватил бы с собой тетушку Сефрону.

Теперь настала очередь Дадли в удивлении приподнять бровь.

Алекс понял его молчаливый вопрос и резко ответил:

– Да, ты совершенно прав. Ты, мой дорогой, чистишь мои сапоги и гладишь рубашки гораздо лучше, чем тетушка. Но все-таки надеюсь, что ты уживешься с местными слугами и у тебя не будет с ними склок, пока мы живем здесь, в Пенкерроу.

Несмотря на все старания, Алексу не удалось скрыть прозвучавшую в голосе усталость. Будучи одаренным от природы большой физической силой, он понимал, что эта усталость имеет скорее моральное, чем физическое происхождение.

Обладая почти женской восприимчивостью, Дадли немедленно отметил нотку раздражения в голосе хозяина и, повернувшись, пристально посмотрел на него.

– Могу я спросить, милорд, как долго нам придется оставаться в Пенкерроу?

Избегая взгляда слуги, Алекс просто ответил:

– Я не знаю.

Казалось, Дадли хотел сказать еще что-то, но промолчал и продолжил свое занятие. Алекс был благодарен своему камердинеру за это молчание. Ожидать от Дадли сдержанности, когда тому хотелось высказаться, представлялось маловероятным.

Алекс подошел к столу и налил в оловянный таз теплой воды, которую заказал для него Дадли. Потом кинул туда губку, отжал ее, потер о кусок ароматного мыла и тщательно вымылся, с наслаждением ощущая влажной кожей прохладу воздуха. Затем взял лежавшее рядом полотенце, вытерся и тут заметил, что Дадли с беспокойством наблюдает за ним в зеркало. Увидев, что обнаружен, Дадли быстро отвернулся.

Алекс вздохнул, кляня себя за то, что не смог скрыть своего беспокойства по поводу встречи с Заком. Его камердинер отличался настырной заботливостью. И особенно по отношению к Алексу.

Дадли поступил на службу в Окли-холл двадцать пять лет тому назад, когда Алекс ходил еще в коротеньких штанишках. Лорд Росс нашел его через лондонское бюро по найму прислуги и нанял в качестве младшего лакея. Тогда Дадли было только тринадцать лет, и, хотя он, несмотря на то, что вечно жил впроголодь, достиг уже своего настоящего роста, его фигура больше походила на фонарный столб с птичьим гнездом красного цвета наверху, чем на фигуру юноши.

Его вдова-мать зарабатывала на жизнь акушерством, но умерла от внезапного приступа лихорадки. Дадли с малолетними братьями и сестрами пришлось пробиваться в жизни самостоятельно.

Все эти годы Дадли медленно, но верно поднимался по служебной лестнице. Он был младшим лакеем, помощником кучера, старшим лакеем и, наконец, камердинером.

Внимание к житейским мелочам, честность и преданность позволили ему выделиться. Эти скорее женские качества, не совсем обычные для мужчины, оказались весьма полезными в его карьере.

Часто он напоминал Алексу незамужнюю тетушку – суетливую, ворчливую, любящую поучать, придирчивую и выказывающую весьма заботливый и иногда надоедливый интерес к обстоятельствам личной жизни своего хозяина. Но поскольку Алексу слуга нравился и он находил некоторые его услуги неоценимыми, то решил примириться и с сопутствующими им неудобствами.

– Вы готовы одеваться, милорд? – спросил Дадли, вешая в гардероб последний жилет Алекса.

– Да, – проворчал Алекс, бросая полотенце. – Но я не позволю тебе помогать мне, если ты будешь смотреть на меня такими жалостливыми глазами, как будто я бедный ягненок, которого ведут на заклание. Не беспокойся. Я выдержу эту бурю так же, как выдерживал в своей жизни немало других.

– Конечно, кто бы сомневался, милорд, – успокаивающе сказал Дадли, натягивая на виконта тонкую батистовую рубашку. – Полагаю, мистер Закери тоже будет там?

– При чем здесь Зак? – повернувшись, отрезал застегивающий в это время рубашку Алекс.

– Ну, я же не настолько прост, чтобы не понимать причины вашего колючего настроения, не так ли? – спокойно заметил Дадли, потянувшись за шейным платком, который он повесил на широкой спинке кресла. – Если позволите, милорд, – продолжил он, учтиво пододвигая стул к туалетному столу и элегантным движением руки указывая, что его светлость должен сесть.

Бросив на слугу сердитый взгляд, Алекс уселся перед большим овальным зеркалом. Дадли протянул ему шейный платок.

– Могу я предложить вам эту расцветку, сэр? Он как раз годится для столь грустного случая, как похороны. Так о чем я говорил? – Он задумался, одновременно аккуратно перекидывая через согнутую левую руку два других шейных платка. – Ах да, о сэре Закери. Он неразговорчив, не правда ли?

Алекс буркнул что-то неразборчивое, теребя и перекручивая нетерпеливыми пальцами концы накрахмаленного муслинового платка. Удивленно приподняв брови и недовольно надув губы, Дадли наблюдал, как его обычно такой искусный в этом хозяин завязывает на платке нечто невообразимое.