- А у Витьки есть свой, - сказал внук на чистом русском. - Он его как включит, как задует, как польет! И я хочу такой же.

- Хорошо, - согласился Оленев. - А ты в каком году родилась, внучка?

- В шестом, - ответила девочка, - а он только в десятом.

- Тогда все ясно. Понимаешь ли, в наше время еще не выпускают таких игрушек.

- В наше время возможно все, - поучительно сказала девочка. - И ты не увиливай. Ты же наш дедушка.

- Ага, - сказал Оленев, - конечно, дедушка, одзи-сан. Но игрушку вам привезет бабушка. Или мама. Ей лучше знать, что вам нужно. Есть не хотите?

- Еще бы! - сказала девочка. - Мама говорила, что ты нам приготовишь тако с овощами.

- И где же я вам найду спрута? - вздохнул Оленев. - Овощи есть, а осьминоги у нас не водятся и в гастроном не завезли. Может, обойдетесь борщом? И как, кстати, зовут вашего папу?

- Ямада, - сказал мальчик, угрюмо посапывая.

- Все ясно. Значит, на этот раз она вышла замуж за японца. И где она его нашла?.. Ладно, внуки, играйте, я что-нибудь придумаю.

Дети были черноволосы и скуласты, только голубые глаза и завитки кудрей у девочки на висках говорили правду: они и есть внуки Оленева. Генетика штука серьезная, с ней не поспоришь.

На кухне он столкнулся с женой. Она сидел а в длинном розовом платье на табуретке, картинно откинув голову и покуривая сигарету с золотистым фильтром. Кухонный стол был завален свертками с разноязычными этикетками, а поверх всего громоздились огромные рога какого-то животного.

- Привет! - сказал Оленев. - Стол-то хоть освободи. Нам внуков кормить надо.

- Опять внуки, - поморщилась жена. - И когда это кончится? Мне всего двадцать пять лет, а у меня то и дело вдруг появляются внуки.

- Двадцать девять, - поправил Оленев. - Мне-то зачем заливать?

- Ну да, а выгляжу на двадцать, - раздраженно сказала жена и тут же сменила тон: - Ты только посмотри, милый, какой чудесный сувенир я привезла тебе. Это рога замбара, но в Бирме его зовут шап. Не правда ли, они тебе очень пойдут?

- Так ты из Бирмы? - рассеянно спросил Оленев, открывая холодильник.

- Лучше не спрашивай, - махнула рукой жена. - Устала зверски. Восток так утомляет. Жара, духота, коктейли скверные, а мой английский сам знаешь какой. Едва объясняюсь, вот эти торговцы меня и дурят.

- Учи язык. Это несложно.

- Конечно! Для тебя. Ты их штук десять знаешь.

- Сто сорок шесть, - скромно поправил Оленев. - Кстати, у сегодняшних внуков отец - японец.

- И когда она перестанет менять мужей? Все твое воспитание. С моими данными я могла бы каждый месяц выходить замуж, но ведь я не делаю это! Меня мама не так воспитывала. Передай ей, чтобы она перестала меня позорить. Муж должен быть один... И как она закончила четверть?

- Как обычно. На пятерки. Сейчас такая программа, я едва за ней успеваю.

- Не кокетничай, дорогой, - мурлыкнула жена, как всегда, легко и быстро переменив настроение. - С такой головой люди в академиках ходят, а ты как был задрипанным врачишкой, так и остался. Но все равно я всем рассказываю, что мой муж - самый главный академик.

- Восточным торговцам?

- Завистник! Ты только представь себе: Рангун, солнце, пагоды, бананы... А какие там иностранцы!.. Слушай, академик, приготовь мне ванну, я так устала.

Она погасила сигарету, по-кошачьи потянулась, послала Юрию воздушный поцелуй, сгребла свертки в охапку и вышла из кухни.

- Ага, - машинально буркнул Юрий, примериваясь, куда бы повесить очередные рога.

После каждой поездки жена непременно привозила рога какого-нибудь животного. Особенно богатой была африканская коллекция. Останки антилоп всех видов увешивали стены целой комнаты. Гарна, пала, абок, пассан, бейза, мвули, наконг, гну - это далеко не полный перечень прекрасных, то закрученных прихотливой спиралью, то прямых и острых, как шпаги, рогов.

Дом Оленева походил на кунсткамеру. В шкафах лежали минералы и руды, детские игрушки, чучела птиц, коллекция бабочек и жуков, странные сучки, похожие на зверушек и еще - вещи, вещи, вещи, купленные женой в путешествиях по свету. Всего этого было слишком много, но все это было не то. Все еще не то. Пока еще не то, ибо странная жизнь семьи Оленева не прекращалась, не входила ни в какие рамки обычной семейной жизни, а это означало одно - Договор еще не исполнен.

И сам дом изменялся ежедневно, он был живым существом, живущим по своим странным законам. Менялось расположение комнат, их число, вещи то и дело совершали рокировку в длинную сторону; зачастую, проснувшись утром под шелковым балдахином, расшитым лилиями, Оленеву снова хотелось заснуть, чтобы проснуться в своей обычной постели - узкой кровати с панцирной сеткой, застеленной байковым одеялом. Он всегда просыпался один, жена если и возвращалась на день-два, то ночевала в другой комнате, и иногда оттуда доносились чужие голоса и смех. А наутро она опять улетала куда-нибудь на Занзибар, вернее - не улетала, а просто-напросто оказывалась там неизвестно как, и вряд ли она сама знала, куда в следующий раз ей придется уехать. Все это ей нравилось, и она нисколько не противилась чужой воле, принуждающей ее скитаться в пространстве.

Вот и сейчас, неторопливо приготавливая ужин для нежданных внуков, Оленев не мог быть уверенным до конца, что ужин, возможно, не понадобится, потому что Лишняя комната с детьми исчезнет, будто ее и не было никогда. Ни ребятишек на желтой циновке, ни незнакомых игрушек, ни японских слов. А может, и жена исчезнет в свое вечное никуда, не дождавшись ванны.

Из кухни он услышал голос дочери. Она что-то весело рассказывала детям, те смеялись в ответ, потом смех затих, и только голос, мягкий, ироничный, продолжал что-то говорить в соседней комнате. Оленев поставил на поднос три тарелки с борщом и три с салатом и осторожно приоткрыл дверь дополнительной комнаты.

Детей уже не было, а на циновке, поджав под себя ноги, в белом кимоно и в белых носочках сидела его дочь Валерия, и было ей чуть побольше лет, чем самому Оленеву.

- Коннитива, мусумэ (Здравствуй, дочь), - сказал Оленев, с церемонным поклоном ставя поднос на пол. - Как насчет борщеца?

- Ах, папашка! - рассмеялась дочь таким знакомым и таким неузнаваемым смехом. - Ты все такой же! Как я рада тебя видеть!