– Извините, пожалуйста, я была в саду, а девочки все куда-то исчезли. Замолчи, Кайзер! Извините, кто? Ах, да, Джоанна Маршалл, да, одну минуту, да. Сегодня? И в какое время? О, я понимаю, вы хотите знать, где она? Заткнись, Кайзер!!! Ну, я боюсь, что не могу сказать вам, потому что она сегодня днем не работает. А вы пробовали звонить по домашнему номеру? Ох, поняла. С ней ничего не случилось, не так ли? Ну, все, что я могу вам сказать, это что она сегодня вечером играет в Барбикане. Да, правильно. В семь тридцать. Кайзер, слезай, глупый ты пес! Простите? Да. Нет. Конечно. Не за что. До свидания.
Слайдер покинул телефонную будку и побрел назад по Кингсуэй. Солнечный свет и тепло побудили владельца итальянского кафе вытащить столики на тротуар, и два ранних едока сидели за ними, заметно уверенные в себе, поедая пиццу и запивая ее легким бутылочным пивом, и мигая на солнце, как коты. Сумасшедший импульс овладел Слайдером. Ладно, почему бы и нет? Утренние кукурузные хлопья сейчас казались ему далеким воспоминанием, и вообще человек должен есть. Он уже несколько лет не бывал в итальянских ресторанах. Он помешкал, долгим взглядом окидывая столики на тротуаре, и с сожалением вошел внутрь кафе, чувствуя себя глупо. У него не было ни этой самоуверенности, присущей молодости, ни красоты молодости, да и самой-то молодости не было.
Он вошел в темное помещение и погрузился в запах горячего масла и чеснока, неожиданно ощутив волчий голод и веселье. Он заказал спагетти и escalope alia rustica[3] и к ним полграфина красного вина, и все это ему принесли, и все было чудесным. Пряный и острый вкус еды странно подействовал на его небо, показавшись столь же привычным, как вкус сандвичей, которые он обычно ел на ленч, и вкус котлет и вареных овощей, съедаемых им за ужином дома; он начал чувствовать почти опьянение, но это было не от вина. Анн-Мари, подумал он. Анн-Мари... Его мозг поворачивал и ласкал это имя. Была ли она француженкой? Нравилась ли ей итальянская пища? Он вообразил ее сидящей напротив него: чесночный хлеб и вкусное вино, разговоры и смех, и все так ново и легко. Она бы говорила с ним о музыке, а он бы угощал ее историйками о своей работе, что было бы совершенно внове для нее, и она бы удивлялась, развлекалась и восхищалась. Все на свете интересно, когда вам двадцать пять. Пока кто-нибудь не убил вас, разумеется.
– Вы прямо-таки поймали меня на пороге. Я собирался пойти что-нибудь поесть, – сказал Атертон.
– А я уже успел. И еще я нашел, кто была эта девушка.
– Я уже сделал эти выводы из двух фактов – от вас несет чесноком, и у вас самодовольный вид.
– А еще я знаю, почему она оказалась там, где мы ее нашли: она работала на телецентре в тот вечер.
– Ленч подождет. Расскажите мне все. – Атертон уселся на край стола, подняв облако пыли в лучах солнца, пробивавших себе дорогу сквозь грязные стекла комнаты отдела уголовного розыска или уголовно-следственного отдела, как его еще называли, не мытые за всю историю его существования. Все уже ушли на ленч, телефоны мирно дремали на столах, и комната хранила неестественную полуденную тишину.
Слайдер рассказал ему все, что узнал этим утром.
– Вполне возможно, что тот, кто убил ее, знал, что оркестр не будет работать следующие десять дней и поэтому ее никто не хватится. Раздевание тела тоже к этому – они рассчитывали задержать нас на несколько недель. В конце концов, если бы не Николлс, определивший это пятно на шее...
– В отличие от Николлса, мне не было предоставлено такой привилегии – посмотреть на него. И в отличие от вас, кстати.
– Ах, так? Ну, ладно, сынок, как тебе понравится вернуться к розыску украденных видео?
Это была знакомая игра, обмен шутливыми упреками и угрозами, но неожиданно в ней появились признаки резкости, удивившие обоих, и теперь они смотрели друг на друга в некотором смущении. Атертон открыл было рот, чтобы произнести нечто умиротворяющее, но Слайдер опередил его.
– Лучше бы ты шел на ленч, а? Кто сегодня должен бежать в магазин?
– Флетчер. Да он застрял в туалете.
Слайдер пожал плечами и направился в свой кабинет, злясь на самого себя и удивляясь собственному поведению. Каждому нужна бывает помощь в работе – так с чего это он вдруг занял оборонительную позицию?
Позвонил Фредди Камерон.
– Я получил отчет судмедэкспертизы из Ламбета, Билл. Только что отослал тебе копию посмертного вскрытия, но, думаю, ты захочешь все узнать прямо сейчас, поскольку ведешь это дело.
– Да, спасибо, Фредди. Так что там?
– Как я и думал – передозировка барбитурата.
– Который ввела она сама?
– Я так думаю, что это невозможно. Укол сделан в правую руку сзади, выше локтя. Чертовски неудобное место, чтобы попасть туда самому. Трудно найти вену, если не натянуть кожу как следует. Как бы то ни было, я нашел прокол сразу же, как только осмотрел ее при нормальном освещении, и это был единственный укол, так что тут нет никаких сомнений. Но там еще оказалось несколько синяков па левом плече и правом запястье. Я бы сказал, что над ней поработал эксперт в своем деле – некто, знавший, как подчинить ее с минимальной силой, чтобы не повредить добро. Профессионал.
– Верхняя часть левой руки и правая кисть?
– Да. Мне кажется, что если она сидела, например, то кто-то сзади мог обхватить ее одной рукой вокруг тела и захватить кисть, чтобы удержать ее смирно, пока другой рукой делал инъекцию.
– Или их могло быть двое. Она, вероятно, сопротивлялась. Никаких других следов? Например, от веревок?
– Ничего. Но им не было нужно удерживать ее долго. Она потеряла сознание за секунды, а умерла через несколько минут.
– Так что это было?
– Пентатол.
– Пентатол?
– Анестетик короткого действия. Это то, что дают в «предбаннике» операционной, чтобы усыпить перед тем, как дать общий газовый наркоз.
– Да, я знаю такое. Но это выглядит странным выбором.
– Он дает глубокую анестезию очень быстро. Разумеется, он и выводится очень быстро – за исключением того, что бедное дитя получила достаточно, чтобы свалить и лошадь. Расточительные они ребята, эти убийцы.
– А ты уверен, что ей ввели именно пентатол? Никаких других наркотиков?
– Ну конечно, я уверен. Как я тебе уже сказал, эта штука улетучивается очень быстро, но если вводишь достаточно много, то парализуется дыхательная система жертвы. Они перестают дышать, и смерть наступает без борьбы.
– По-видимому, лишь врач мог иметь к нему доступ?
– Да, но даже не всякий врач. Это должен быть анестезиолог из больницы или кто-нибудь с доступом к наркотическим средствам больничной операционной. Обычный терапевт, выписавший на него рецепт, не сможет купить его или достать. Доступ к нему настолько труден, что, я думаю, несложно будет определить источник. Если б это был я, то я бы...
– Я думаю, они хотели, чтобы пентатол был обнаружен, – внезапно перебил его Слайдер.
– Что это значит?
– Ну посмотри сам – никаких попыток спрятать тело или придать всему видимость самоубийства. Они должны были знать, что ее долго не будут разыскивать. И потом эти порезы на ноге.
– А, да, порезы. Нанесенные после смерти, конечно.
– Да.
– Очень острым лезвием. Они были глубокими, но совершенно четкими – никаких раскромсанных краев. Уверенная крепкая рука и что-то вроде старомодной опасной бритвы, но с более коротким лезвием.
– Может быть, скальпель, – тихо произнес Слайдер.
– Да, боюсь, что так. Точно как скальпелем. – В трубке воцарилось молчание, наполненное лишь гулким электронным шумом на линии. – Билл, мне это не нравится. Ты тоже думаешь о том, о чем я сейчас подумал?
– Это выглядит, – медленно проговорил Слайдер, – как казнь, приведение приговора в исполнение.
– Pour encourager les autres[4], – сказал Камерон на своем ужасном французском с шотландским акцентом. – Буква «Т» – Traitor – «Предательница»? Или Talker – «Болтунья»? Но поставим рядом пентатол, скальпель и твердую уверенную руку, и тогда появляется хирург. Вот что мне не нравится.