И Тимофей, чувствовавший себя особенно виноватым перед Хагеном (не уследил, не укараулил), на безупречном английском языке объяснил, что ядовитых змей тут никак не меньше двенадцати видов, в том числе водяных, в различной степени опасных; их яд обладает либо нервно-паралитическими свойствами, либо антикоагуляционными (то есть препятствующими свертыванию крови: я, должно быть, не совсем точен в терминологии, но, согласитесь, не так-то просто переводить со специального английского на нормальный человеческий язык), либо теми и другими одновременно; плюющих змей здесь не наблюдается, но есть такие виды, как, например, пеламис платурус, необычайно красивое создание с коричневой спинкой и желтыми плоскими боками в белых узорах; она не всегда держится на плаву, но заползает и на песчаные берега, находясь преимущественно в мелких водяных протоках и предпочитая расщелины между камнями; такие каменистые места, покрытые мелкой водой, на пляже следует обходить стороной. Пеламис платурус очень распространена в этих местах, яд ее — сильнейший нейротоксин, но, к счастью, у нее короткие зубы, так что смертельный исход не обязателен.
По мере чтения этой захватывающей лекции мы пробуждались. Право, я искренне жалел, что Володя при сем не присутствует: он был бы благодарным слушателем. Впрочем, герр Боост вполне заменял двоих: он так хищно внимал словам Тимофея, что даже побледнел от напряжения.
— Даже в названиях здешних мест, — польщенный всеобщим вниманием, говорил Тимофей, — отражается эта особенность местной фауны: Змеиный остров, Змеиная протока, Змеиный камень…
— Все это прекрасно, — перебил его Хаген, — но что будет, например, с человеком, если его ужалит эта красавица?
— Право, нельзя предсказать в точности, — с истинно медицинской осторожностью ответил Тимофей, — оцепенение, сонливость, вялость…
Всех этих слов я не знал по-английски, но все было ясно и так. Мне показалось, что в глубине нашего номера Володя тяжело вздохнул. Надо отдать должное профессору Ба: рассказ о короткозубой красотке его не слишком-то напугал. Ла Тун тоже сохранял полнейшую невозмутимость, он твердо знал одно: уберечь нас от несчастных случаев — это его забота.
По-видимому, Тимофей понял, что он подпортил нам с Хагеном настроение.
— Господа! — поспешно заговорил он. — Нет оснований для беспокойства. У меня с собой все необходимое: шприц, медикаменты…
— У меня тоже, — сказал Хаген. — Я из Рангуна без шприца не выезжаю. Это необходимая предосторожность, не правда ли, Зо Мьин?
— В отличие от вас, профессор, — отчетливо произнес ювелир, — я никогда не боялся змей.
Что-то в его словах мне показалось странным. Неприязнь? Быть может. Но было и еще что-то, вроде скрытой угрозы.
— Послушайте, — сказал я неожиданно для самого себя, — а что, если арендовать здесь, в Тавое, моторную лодку и отправиться в Маумаган вниз по реке и потом морем?
Реакция всей компании оказалась странной: глядя на меня, все замолчали так озадаченно, как будто я заговорил на языке ацтеков. Вдруг Хаген вскочил и, протянув мне руку через стол, с преувеличенным восторгом закричал:
— Браво, чиф! Великолепная идея!
И все заговорили одновременно. Бени, несколько обеспокоенный, предупреждал, что с берега нас встретят пулеметным огнем. Тимофей выражал готовность немедленно бежать к реке и искать лодку, а Ла Тун в ужасном смятении, молитвенно сложив руки, жалобно вскрикивал:
— Джентльмены, это невозможно! Успокойтесь, джентльмены! Послушайте меня! Это совершенно исключено! Александр Петрович! От вас я этого не ожидал!
Зо Мьин смотрел на меня и, улыбаясь, покачивал головой: ай-яй-яй, профессор, воспользовались чужой идеей и теперь пожинаете лавры.
— Но послушайте меня, джентльмены! — воскликнул Ла Тун. Бедняга, он не знал, какие соображения вынудили меня подать эту идею, и опасался наихудшего: если все три профессора сойдутся на моем плане, ничего нельзя будет изменить.
— Вы не знаете всех обстоятельств! Во-первых, нас никто не пропустит! Во-вторых, вы не представляете себе, в какую сумму это выльется…
Ла Тун выразился более замысловато, но я понял его именно так.
— Ну почему? — спокойно возразил Зо Мьин. — Я уже договорился с рыбаками, и это стоило мне две тысячи кьят.
Все умолкли.
— Ты? — Ла Тун резко повернулся к экс-тьютору. — Ты уже договорился?!
От волнения он не замечал, что говорит по-русски. Мне оставалось только вмешаться и заявить, что я пошутил, но Зо Мьин опередил меня:
— Джентльмены, я хотел сделать вам небольшой сюрприз, но профессор, — он благосклонно потрепал меня по колену, — профессор вынуждает меня раскрыться. Моторная лодка прибудет прямо в Маумаган и там будет находиться в нашем распоряжении всю неделю. Мне, правда, не пришло в голову, что мы сами можем отправиться в Маумаган морем, но еще не поздно, и если вы настаиваете…
— Об этом не может быть и речи! — перебил его Ла Тун. Он слегка успокоился: перспектива ночного броска морем отодвигалась на задний план — Вы знаете, что такое андаманские пираты? Они никого не оставляют в живых! Им даже не нужно нас преследовать, они и сейчас наверняка караулят невдалеке от берега. На двух небольших лодках, натянув между ними нейлоновый трос. Наш катер потянет их за собой, мы этого даже и не заметим. А потом, понимаете, они без звука приблизятся…
Орудуя двумя ладонями, Ла Тун стал подробно нам объяснять, как и почему происходит сближение.
— Зачем им нас убивать? — возразил Хаген. — Гораздо выгоднее назначить выкуп.
— А кто будет платить? — спросил Бени. — Может быть, ЮНЕСКО?
— Или Интерпол? — ехидно заметил Зо Мьин.
— Иными словами, — продолжал свое Ла Тун, — ехать туда на катере мы никак не можем.
— Даже днем? — разочарованно спросил Тимофей.
— Даже днем, — метнув на студента убийственный взгляд, отрезал Ла Тун и в сердцах прибавил какое-то бирманское слово, заставившее Тимофея задуматься. Бени нахмурился, но больше никак не отреагировал на это словечко: возможно, его «семейный язык» имел свои пределы. — Нас сейчас же отправят назад, и плыть в Тавой придется ночью.
— Тут-то нас и поймают пираты, — поддакнул Бени.
— Ну хорошо, — не унимался Хаген. — Но там, в Маумагане, нам будет позволено кататься на лодке?
— Надеюсь, — с облегчением отвечал Ла Тун. — Но только недалеко и если разрешат местные власти.
— Разрешат! — с уверенностью сказал Тимофей. — Никто не может запретить нам поехать ловить рыбу.
— О, ловить рыбу! — умилился Бени. — Это замечательно!
— Меня рыбалка мало интересует, — сказал Хаген. — Я предпочел бы сплавать к островам. Там множество островов, если верить карте.
— А почему к островам, профессор? — подозрительно спросит Ла Тун.
— Видите ли, такин, — сказал Хаген, — я по натуре агорафоб, питаю слабость к замкнутым пространствам. Всю жизнь мечтал приобрести островок в теплом море, построить там замок, окруженный толстой стеной, высокую башню с зубцами…
— А змеи? — напомнил Зо Мьин.
— Пусть будут змеи!
И Хаген принялся пространно рассуждать о прелестях островной жизни. Даром красноречия его бог не обидел, и мне самому захотелось приобрести хоть какой-нибудь завалященький островок.
— Господа, — сказал я, улучив паузу в профессорском монологе, — господа, вспомним, кому мы обязаны реализацией этих планов. Кто постарался подумать о программе наших развлечений в Маумагане?
Хаген недоуменно посмотрел на меня, потом морщины на его лбу разгладились, лицо просветлело.
— Коллега Зо Мьин! — воскликнул он. — Как это любезно с вашей стороны!
Зо Мьин снял очки, старательно протер их лоскутком черной замши, мельком взглянул на меня — и, право же, в его взгляде я не прочитал благодарности, в нем было холодное спокойное любопытство оценщика.
— Джентльмены, — проговорил Ла Тун, тяжело поднимаясь, — а не настало ли время лечь спать? День у нас завтра будет трудный.
Предложение поступило своевременное, и минут через пятнадцать я остался на веранде один. Я взял блокнот и принялся делать краткие записи о событиях сегодняшнего дня; этим записям я доверял больше, чем памяти или слайдам. Трудился примерно полчаса, потом за спиной моей послышались легкие шаги босых ног, я обернулся — в дверях номера стоял герр Боост. Он был в плавках, в руках держал бутылочку с аэрозолем. Некоторое время герр Боост, шумно вздыхая, опрыскивал спину, грудь, бока и даже подошвы ног. Запах у аэрозоля был приятный, но, к сожалению, по крепости своей намного превосходил тонкий аромат ночных цветов.