Отдаленное журчание говорило о непреходящих ценностях:

В группе Мануэля кивали, перемигивались, шептались; Тортоса размахивал руками:

— Полагаю, я достиг этого духовного общения с бедняками… Не смотрите на меня так; не надо быть поваром, чтобы судить, хорош ли омлет. Да, я сижу здесь, попиваю вино на вечере у Бобо, но ни на мгновенье не перестаю думать о нуждающихся классах. Каждому из нас следовало бы задать себе вопрос: «Имею ли я право на собственную библиотеку и на удовольствие читать по воскресеньям Т.-С. Элиота, имею ли я право на свою удобную культурку, имею ли я право сидеть у Бобо и фразерствовать, когда вижу в своей же стране трагедии батраков и жителей Валье-дель-Мескиталь?»

— Я не хочу щеголять эрудицией и не стану углубляться в теорию, — прервал его Самакона, — но ведь и вы, наверное, зажимаете нос, когда едете в автобусе с каким-нибудь голяком.

Пола поднял палец:

— Не обязательно быть либо грязным оборванцем, либо un homme révolté[14]…

— Подумайте хорошенько, прежде чем говорить, друг мой, — проворчал Самакона. — Что касается Камю, то он, как истый француз…

Бернардито почувствовал, что ему представляется прекрасный случай блеснуть.

— Простите. Ce n’est pas français parce que c’est idiot[15].

Когда все с удивлением уставились на него, он ответил вызывающим взглядом, который говорил: «Никто не понимает моих намеков».

Родриго Пола продолжал:

— Поймите меня правильно. Я люблю поэзию…

— А поэзия тебя любит? — послышался глухой голос у него за спиной. Это был Икска Сьенфуэгос.

— Это Икска Сьенфуэгос?

— Пренеприятный субъект, дорогой принц. Вездесущий и незримый, как бог. Имеет свободный доступ на официальные приемы, в салоны high life[16] и в гостиные магнатов. Не поймешь, то ли он волшебный мозг какого-нибудь банкира, то ли альфонс, то ли просто наркоман. Словом, еще одна курьезная фигура, характерная для дисгармонического мира, в котором мы живем.

Гус оправил свой пиджак из красного вельвета.

— Гармония, гармония, princeps meus![17] Вот греки понимали, что гармония — высшая ценность. В гармонии разрешаются противоречия. Если главное — это гармония, то, ты можешь любить кого хочешь, не в пример мещанам, которые настаивают на том, чтобы ты спал с толстыми, вонючими бабами. От мужчины никогда не воняет.

Принц Вампа кивал из окутывавшего его облака дыма. Шарлотта Гарсиа, которая в эту минуту снова присоединилась к ним, засмеялась, поднося к губам рюмку «мартини»:

— Что ни говорите, но стыд — это вопрос освещения. Если бы вы знали, какая смелость для меня прийти к Бобо; мы не в ладах с Лалли. Но когда она приедет, я скажу ей всю правду: что она порочное существо, что она причинила мне боль, но что я обожаю ее. О, последний из Вампа! Я так устала, мне так надоело все! — Шарлотта поглаживала себе горло, как заклинательница змей. — До чего хочется разбить чье-нибудь семейное счастье! Бобо совсем сошел с ума — зачем ему понадобилось приглашать всех этих никчемных молодых литераторов? Посмотрите только на них. Никакой уверенности в себе, настоящей sans façons[18]. Мы живем в маленькой Африке! Joie de vivre[19] и тому подобное, все это очень хорошо, но коктейль есть коктейль и должен иметь практический результат. Бобо все еще не понял, что нынешние нувориши — это завтрашняя аристократия, как нынешняя аристократия — вчерашние нувориши.

— А позавчерашняя аристократия? — спросил уязвленный принц Вампа.

— Ах, дорогой, — отпарировала Шарлотта, ущипнув за бескровную щеку родовитого собеседника, — как раз она не в счет: по крайней мере в Мексике это нынешняя мелкая бюрократия. За исключением, разумеется, таких, кто, как ты, слишком занят, чтобы работать, и, кроме того, не будем забывать эту маленькую деталь, фигурирует в Готе… Но посмотрите-ка, кто вошел! А ведь какая красавица была! Посмотрите на эти морщинки у глаз, о-ля-ля!

Наташа, закутанная до ушей в зеленый бархат, набеленная, как луна, в золотом тюрбане эпохи шимми, увенчивающем ее «Kiss-me-quick»[20], вошла с уверенностью женщины, которая с 1935 года была царицей карнавалов в Сан-Фермине, сердце международного пляжа Мексики. Несколько молодых писателей освободили самый комфортабельный диван в гостиной.

Наташа села и огляделась.

неизменный ритуал; желтый свет, добропорядочность и сдержанность. Теперь голубой: подыскиваются предлоги, начинается шушуканье, подготавливаются тактильные элементы этой ночи. Скоро их разберет. Вон Пола, смакует пятый «дайкири». Думает: «Я стою побольше, чем они. Я могу позволить себе роскошь побыть среди них, пока они мне не надоедят». Не терять его из виду. Опять пошел дождь. Первая ласточка: Сильвия поднимается вслед за Пьеро… Икска Сьенфуэгос улыбнулся.

Сильвия, воспользовавшись темнотой, подошла к Педро Казо. Она нервно вертела в руках бриллиантовую пудреницу.

— Минутку, Пьеро…

Казо потрепал ее за ухо.

— Опять минутку, дорогая? Наша дружба сложилась из минуток. Я не люблю женщин, предлагающих себя, понимаешь? Посмотри на Регулеса. Он грозен, как нибелунг. Избавь меня от семейных сцен. Adieu, adieu[21].

Наташа, наблюдавшая за ними с дивана, улыбнулась, разгадав, что происходит. Ей было все это не внове. Бедный Пьеро. У него уже редели волосы.

Норма Ларрагоити вошла в ту самую минуту, когда Бобо менял голубое освещение на зеленое. Еще ярче засверкали ее драгоценности, coup de soleil[22] волос, золотые подвески, фиолетовые веки.

Родриго Пола поспешно отошел от группы, в которой стоял.

— Ой, Пичи, — шепнул Казо из-за облачка дыма, источаемого сигаретой «Кравен», — нашему милому Хуниору нужна чашка крепкого кофе, а может быть, и кое-что еще. Помоги мне отвести его в туалетную. Zitti, piano[23].

Хуниор сиплым фальцетом кричал каждому, кто приближался к бару:

— О-о-ой, какой сюрреалист; о-о-ой, какой хайдеггер-р-ровец! — И распевал, махая руками: — Lemme go, Emelda, dahling, you’re biting mah fingah[24].

— Как неприятно! — заметила Пичи. — Как вы думаете, чем вызывается эта потеря контроля над собой? Адлер считает…

Хуниора положили на кровать, и он тут же заснул.

— Ну вот, больше он уже не доставит хлопот. Посидим, посмотрим, как он спит. Бедный Хуниор! Существует снобизм, основанный на открытии, что Санта-Клауса не существует. Как может такая умная девочка, как ты…

— Зачем вы так говорите, сеньор Казо? Хуниор научил меня…

— Сеньор Казо, сеньор Казо! Зови меня Пьеро, как все. Можно подумать, что ты меня боишься.

— Вежливость не мешает…

— …пылу, — Пьеро взял Пичи за бедра и медленно поцеловал ее в шею.

— Хм-м-м-м-м-м.

— Моя королева, ты девственна?

— Пьеро! Шалости шалостями… хм-м… но сначала надо подготовиться интеллектуально, а потом… хм-м-м-м-м… наслаждаться жизнью… — Голос Пичи слабел и прерывался, словно просачивался сквозь толстый фильтр.

— Mens sana in coprore insana[25].