И это могло кончиться катастрофой. Кутузов, понимая это, послал на замену прежнему командующему генерала Д.С. Дохтурова, того самого, который играл в бостон накануне битвы. «...В пожар и смятение левого крыла, — писал Ф. Глинка, — въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, со звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономией, и посреди смертей и ужасов разъезжал спокойно».

Недаром Дохтурова называли «железным». Кутузов знал, кого посылает к обезглавленному, измученному войску. «Рекомендую Вам держаться до тех пор, пока от меня не воспоследует повеление к отступлению». И Дохтуров, которому было отказано в подкреплении, держался. Он сумел под непрекращающимся огнем отвести войска на выгодные позиции, не дав французам разорвать русский фронт даже при оставлении флешей.

Этот этап борьбы на Бородинском поле истребил «такое чудовищное количество отборных французских войск, что и маршалы, и Наполеон явно увидели, до какой степени невыгодно вконец положить тут же, на одном только этом участке фронта, все лучшие силы, без которых нельзя будет целесообразно использовать конечную победу, даже если и удастся ее удержать».

Ночной осмотр Бородинского поля произвел на Наполеона ошеломляющее впечатление. Объехав позиции русских, император увидел, что сдвинуть их с места при всех адских усилиях его армии практически не удалось. Впору было спросить самого себя: «Где моя армия, поставившая на колени Европу? Почему все случилось не так, как было задумано?» Хорошо еще, что он устоял перед искушением пустить в ход гвардию — свой последний резерв.

...Когда при Березине карета со всеми вещами и бумагами маршала Бертье попала в руки казаков, то среди разных документов был найден приказ, отданный Наполеоном поздним вечером 26-го. Вот его текст:

«Французы!

Вы разбиты! Вы позволили покрыть себя бесчестьем и позором. Только одною кровью русскою вы можете смыть это пятно! Через два дня я вновь дам сражение, еще более кровопролитное, нежели вчера. Пусть погибнут в нем трусы, я хочу командовать только храбрыми.

Наполеон».

Но это было невозможно. Пороха и пуль у солдат Наполеона оставалось всего на несколько залпов, и пополнить запасы в течение двух дней он никак не смог бы.

…Поначалу французы были настолько измотаны, что даже не преследовали русские полки, отходившие к Можайску. Печать трагизма для русских на этот отход, несомненно, накладывало то обстоятельство, что транспорт для раненых, о котором Кутузов столько раз молил градоначальника Москвы графа Ростопчина, прибыл слишком поздно. Тысячи еще живых, но искалеченных так и остались лежать на Бородинском поле.

Но уже в полдень 27-го маршал Бертье приказал авангарду Мюрата преследовать русских, остановившись в 7 — 8 верстах от Можайска. Поняв, что французы организовали погоню, Кутузов поставил перед казачьим атаманом Платовым задачу: занять позицию перед городом и удержать врага. Но Платову не удалось выполнить задание до конца. А потому из-за скорого отступления из Можайска эвакуация раненых из города была крайне затруднена. Опасение принять навязанный бой в городе заставило русскую армию быстро продолжить марш к Москве. Тяжелораненых, в особенности тех, что с ампутированными ногами, пришлось оставить в Можайске. Француз-офицер Цезарь Ложье отмечал, что «город был буквально запружен ранеными, их было до 10 000». Эта цифра фигурирует и в других документах. И.П. Липранди, настаивая на том, что раненых было все-таки меньше, отмечал: «Они почти все погибли, не только от неимения помощи, но и с голоду, которому подвергались и французы». Жуткая картина предстала перед французом — врачом Де ла Флизом. Он записал, что в поле, примыкавшем в городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов — до 800 тел, — собранных по распоряжению коменданта города для сожжения. «Тут были русские и французы», — утверждал он.

…Между тем Бородинское поле оставалось в том самом виде, каким застала его ночь после битвы. Только стон утих — раненые превратились в мертвых. «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы», — писал Ф.Глинка.

Боясь по весне вспышки эпидемии, власти решили приступить в расчистке поля. С окрестных деревень собрали крестьян, чтобы решить дело. Однако захоронить закостеневшие, сцепленные друг с другом тела не представлялось возможным. Лишь небольшую часть павших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали их в этих братских могилах. Если верить А.И. Михайловскому-Данилевскому, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека. Лошадиных трупов насчитывалось 34 472.

Когда Наполеон вошел в Москву, то вместо осеннего листопада он вынужден был наблюдать огненный смерч, в котором, заблудившись в лабиринте улиц, он едва не сгорел сам. Солдаты, посылаемые за провиантом в близлежащие деревни, возвращались без оного или не возвращались вовсе. На глазах у императора армия превращалась в скопище мародеров. И что хуже всего, местность вокруг Москвы полностью контролировалась партизанами.

Наполеон чувствовал себя в мышеловке, которая вот-вот захлопнется. 23 сентября он послал главнокомандующему русских войск предложение о перемирии. Письмо заканчивалось таким пассажем: «…молю Всевышнего, чтобы Он хранил вас, князь Кутузов, под Своим священным и благим покровом». В ответ Михаил Илларионович недвусмысленно дал понять, что московскому погорельцу есть смысл просить Всевышнего о чем-либо более насущном… для себя. Перемирия же не будет. Будет война.

Наполеон не мог не понять, что эхо Бородина догонит его везде на этой земле. И Москва была тому лишним доказательством. Покинув столицу, он отступал по разоренной Смоленской дороге.

Бородинское сражение, которое Наполеон назвал «битвой гигантов», осталось в его памяти как нечто роковое, над чем его воинский гений был не властен.

Сосланный на остров Святой Елены, он возвращался памятью к своим пятидесяти баталиям и утверждал, анализируя их ход и итоги: «Самым ужасным было то, которое я дал под Москвою. Французы показали себя в нем достойными одержать победу, а русские стяжали славу быть непобедимыми».

Император французов, а за ним и его соотечественники всегда называли событие 26 августа не иначе как «битвой под Москвой». Слово «Бородино» они так и не выучили. Впрочем, на больших картах мира и нет такого названия…

ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Во всей огромной массе людей был человек, для которого слово «Бородино» было полно особого трагического смысла. Александра Тучкова — одного из пяти братьев — генералов русской армии называли Тучковым Четвертым. Романтический красавец «со станом Аполлона», склонный скорее к научным занятиям и литературе, он тем не менее еще подростком был зачислен в артиллерию — Тучковы испокон веков носили мундир.

…В одном из московских домов, еще будучи полковником, Тучков увидел женщину, без которой вскоре не представлял своей жизни. Маргарита Ласунская, урожденная Нарышкина, измученная неудачным браком, тоже полюбила его.

Маргарита добилась развода, ее родители же категорически отказали посватавшемуся Тучкову. Только через четыре года Маргарите и Александру все-таки удалось пожениться.

Словно предчувствуя, сколь недолгим окажется их счастье, Маргарита сопровождала мужа во всех походах, переодевшись в мужской костюм. В 1811 году в дороге у Тучковых родился сын Николай.

Перед началом войны полк Тучкова, уже генерала, был расквартирован в Минской губернии. Когда они отступали к Смоленску и стало ясно, что здесь будет «дело», Александр посадил жену и сына в карету и отправил домой, в Москву.

А незадолго до этого приснился Маргарите странный сон. Она видела себя в незнакомом городе, на стенах которого, куда бы она ни бросила взгляд, появлялась сочащаяся кровью надпись: «Твой муж пал в Бородино». Маргарита в ужасе разбудила мужа. «Бородино, Бородино — где это?» Чтобы успокоить жену, Александр взял карту, и с зажженной свечой в руке они тщетно искали это название. «Это, наверное, в Италии, Маргарита. А мы с тобой в России. Не волнуйся и спи...»