И отсутствие тщательно скрываемой опаски. Правда, смотрел на нее я сбоку, но и сбоку была видна вся ее нерусскость.

Она улыбалась, и что-то знакомое промелькнуло в этой улыбке. Она вдруг что-то показала своему бородатому спутнику поверх моей головы.

А ведь там ничего не было, только крона рано сбросившей листву березки. Я тоже задрал голову и увидел на одной из веток черный мужской носок. Ну и что? Что странного в носке? Почему бы ему не висеть на ветке березы?

С ветки иностранка опустила смеющийся взгляд на меня, стоящего под березой (смешно ей!) и мы встретились с ней глазами. Вот тут-то я ее узнал сразу. И она меня узнала.

– Симка? – Мне показалось, что я слишком громко выкрикнул ее имя.

На самом деле, я произнес его мысленно.

Серафима, сказав что-то своему пузану, подошла ко мне и сказала:

– Ну, здравствуй.

Я подумал, что она забыла, как меня зовут.

…Оказывается, я любила тебя все эти годы. Женечка, милый, я поняла это сразу, как только увидела тебя, стоящего под березой, на ветке которой болтался черный носок. Ты не представляешь, какое злое в тот момент у тебя было лицо…

Я не был зол. С чего бы мне злиться? Я стоял тогда, ожидая одну длинноногую студентку мединститута, с которой познакомился недавно в клубе "Отдых", куда занесла меня нелегкая. Хотя, в каком клубе?

Тогда клубы были только спортивные и сельские. Да еще клуб юных техников. В ресторане? В кафе "Отдых"? Неважно, короче – в "Отдыхе".

В тот день первого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года была суббота, выходной день, но моя длинноногая студентка училась. Мы договорились с ней встретиться именно здесь, в аллейке, напротив института в четыре часа дня и сходить куда-нибудь, посидеть, потому что у меня дома был ремонт, а она была не местная, в общаге жила. Девица была еще совсем молодая, не больше восемнадцати ей было, кажется на втором курсе училась. Или на третьем. А ровно в шесть я должен был встретиться на

Новосибирске-главном с Борькой Тубаровым. В шесть пятнадцать он отбывал в очередной отпуск на юга догонять уходящее лето и оставлял мне ключ от своей квартиры. Борька знал о моей ремонтной эпопее и, будучи, как и я, недавно разведенным и, точно так же, как и я, во второй раз, прекрасно понимал, что значит – не иметь уютного уголка для подобных встреч. Я ждал, а моя девушка опаздывала. Не помню, как ее звали, совершенно не помню. Да и зачем мне теперь вспоминать ее имя? Тем более что больше я ее никогда не видел.

Возможно, она и пришла в тот день на свидание, просто опоздала, заговорилась с подругами или лекция затянулась. Пришла, но меня на назначенном месте уже не было.

Может быть, я и был немного зол тогда, но мне все говорили, что кто-кто, а я-то умею скрывать свои эмоции, и что на моем лице не отражаются никакие переживания и чувства. Позже Ленка Селезнева скажет мне, что я похож на савероамериканского шерифа с суровостью во взгляде. Но суровость – это не злоба, да и не было у меня еще той суровости в тридцать лет. А может быть, я все-таки разозлился на

Серафиму, решив, что она забыла мое имя? Да, наверное, разозлился, и она это увидела.

Но, как выяснилось через секунду, злился я зря.

– Здравствуй, Женя, – повторила Серафима. Помнила она мое имя.

– Здравствуй, Сима.

– Ждешь кого-то?

– Просто стою и курю.

…Потом я поняла, что оно у тебя не злое. Просто, я отвыкла от таких лиц, от неулыбающихся людей. Вокруг меня все всегда улыбаются…

Все. Всегда. Знаю я цену этим улыбкам. Уж лучше смотреть волком, как привык с детства, чем напяливать на себя маску доброго дядюшки, готового исподтишка сделать любому человеку гадость, считая свои действия политкорректностью и заботой о ближнем.

Но и сама она, Серафима, не улыбалась. Наверное, столкнувшись лоб в лоб со своим соотечественником, да не просто соотечественником, таких полно было на улицах Новосибирска, а с человеком, который знал ее примерной советской школьницей-отличницей, она свою импортную улыбку вдруг резко потеряла…

– Ждешь кого-то?

– Просто стою и курю.

Я ляпнул первое, что пришло мне в голову, хотя в тот момент не курил – минуты три назад растер об асфальт отечественной подошвой туфель марки "Скороход" окурок болгарской "Стюардессы".

Спохватившись, я достал сигареты и закурил.

– Шел и курил, – поправился я. – По аллейке гулял. А тут ты стоишь.

Сима поняла, конечно, что я вру.

– У вас по-прежнему курят на ходу. – Она не спрашивала, констатировала факт.

– У нас? – переспросил я и сам же ответил: – У нас курят.

Сима улыбнулась, но как-то грустно.

– Посидим где-нибудь? Поговорим? Ты ведь наверняка знаешь какое-нибудь приличное кафе поблизости. Я не была в Новосибирске пятнадцать лет. Здесь многое изменилось. Да и я… многое забыла.

Впрочем, и не знала. Мне же когда я из Новосибирска уехала всего пятнадцать было. Мы с тобой только в кафе-мороженое ходили.

Лучше бы она не напоминала. Вот тогда я действительно рассердился, заговорил насмешливо и зло:

– Приличное кафе чтобы посидеть и поговорить? У нас? Нет, в кафе идти не рекомендую. Грязновато там, и бумажник с валютой могут стырить. У нас тут Советский Союз, а не какой-нибудь…

Лос-Анджелес! Посидеть и спокойно поговорить можно только в ресторане. Но боюсь, что нас туда не пустят. Надо заранее места заказывать. К тому же, ресторан – это нечто буржуазное. Советскому человеку сидеть в ресторане – все равно, что предавать родину. А я родину люблю, я ее не предам.

– Тогда давай просто погуляем, – совершенно не обиделась она.

От того, что моя горячность напоролась на ее спокойствие, я слегка притух.

– А этот? – я кивнул в сторону скучающего бородача. Тот косо перехватил мой взгляд, затряс бородой и, обнажив в улыбке все тридцать два крупных, как у коня зуба, что-то промурлыкал.

– Его зовут Джон, – сообщила мне Серафима. – Я сейчас.

Оставив меня, она подошла к Джону, что-то сказала ему, и он, еще активней затряс бородой, твердя: "окей, окей" и бросая на меня радостные и, одновременно заинтересованные взгляды. Потом он ушел к троллейбусной остановке, еще раз на прощание радостно кивнув мне и промурлыкав по-кошачьи. Я тоже кивнул ему в ответ, но молча и не особенно дружелюбно.

– Я сказала, что встретила своего школьного товарища, и отправила

Джона в гостиницу, – сказала Сима вернувшись.

– Твой муж? – спросил я.

– Коллега. Кинооператор. Ну что, пошли?

– Пошли… Кино снимаете?

– Можно и так сказать. Джон – кинооператор и член экспедиции на

Курилы. Мы в Новосибирске проездом. Вообще-то, даже случайно оказались. Должны были до Челябинска без посадки лететь, но что-то с самолетом случилось и нас в Толмачах посадили. Я этой ситуацией воспользовалась и решила денек в родном городе провести. Все остальные полетели в Москву, а я осталась.

– А Джон по совместительству твой охранник? Телохранитель?

Хранитель тела, так сказать?

– К моему телу он доступа не имеет, – усмехнулась Сима. – Ведь тебя именно это интересует?

Я промолчал и закурил новую сигарету.

– Ты много куришь, – заметила Серафима.

Я пожал плечами:

– Это я от волнения. А так – мало курю. Одну-две за день. Пачки.

– Джон изъявил желание увидеть самый крупный город Сибири. Он

Красноярск и Иркутск видел, а Новосибирск никогда. – Сима зачем-то решила объяснить мне присутствие рядом с ней толстопузого бородача кинооператора. Могла бы и не объяснять. Мне было почти наплевать.

Почти…

– И как же он теперь? – участливо и слегка ехидно спросил я.

– Что? – не поняла Серафима.

– Он же без гида остался. Ну, Джон этот твой. Кто ему теперь о столице Сибири расскажет и покажет?

– Мы со вчерашнего утра здесь. Вчера весь день по центру бродили.