Примерно через полчаса в комнату заглянул тот самый молодой мужчина, которого Карина помнила по своим снам.

– Треплетесь? – улыбнулся он. – Привет, Карина, я Дзинтон, не забыла? Как ты себя чувствуешь?

Он подошел к кровати, улыбнулся девочке и пощупал сначала ее лоб, потом зачем-то шею над ключицей, заглянул в глаза и улыбнулся.

– Ты быстро оправляешься, – сообщил он. – Но сегодня тебе стоило бы еще полежать в постели. Желудок, знаешь ли, штука деликатная, ему после приступов покой нужен. Но если совсем невмоготу станет валяться – можешь немного погулять в саду. Только никаких усилий, понятно? Не бегать, не прыгать, не поднимать ничего тяжелее цветка. Палек, если что, ты ответственный, ага?

– Ну вот еще, за девчонками приглядывать! – фыркнул тот. Дзинтон укоризненно посмотрел на него, и тот пожал плечами: – Ну ладно. Только пусть она меня слушается, а то еще скажет, что старшая, и все.

– Не скажет, – усмехнулся Дзинтон. – Она у нас умница, сама все понимает. Кстати, мелюзга, а вы чего тут расселись? Сегодня, между прочим, ваша очередь по кухне дежурить, а там посуда немытая грудой лежит. И обед готовить тоже вы сами должны. Рецепты на столе в кухне, продукты в холодильнике и овощных корзинах, вода в кране, электричество в плите, ножи на подставке. И имейте в виду, обедать я хочу не позже полудня, как максимум – в час дня. А времени, между прочим, полдевятого. Не успеете – голодный я страшен. И вполне могу слопать вас обоих.

Он подмигнул Карине, слегка щелкнул ее по носу и вышел. Девочка против воли улыбнулась. Да, он действительно хороший. Он ее в Институт не отдаст.

Палек протяжно вздохнул и пихнул Яну в плечо.

– Пошли, – недовольно сказал он. – Ох уж эти взрослые! Подумаешь, посуда немытая…

Яна соскочила с кровати.

– Вчера Дзинтон в кухне дежурил, – пояснила она. – А сегодня мы с Палеком. Дзинтон говорит, что иждивенцев у нас быть не должно. Он, конечно, хороший, но нудный… – Она тихонько хихикнула. – Сегодня утром опять с Цуккой ругался, что та вчера деньги на нас потратила, а она его снова педантом и занудой обозвала. Цукка – это тетенька, она тоже с нами здесь живет. Ты еще спать хочешь? Тебя, между прочим, велено пять раз в день кормить.

Она подошла к двери и почти уже вышла, но вдруг остановилась и обернулась.

– Карина, – дрожащим шепотом спросила она, – ты ведь не станешь убивать Дзинтона, да? И Цукку с Палеком? Ну пожалуйста, не надо!…

Карине словно дали пощечину. Она дернулась, словно ее ударили электротоком.

– Дурочка! – зло сказала она. – Они же нам помогают! Я что, ненормальная?

Да, холодно сказал голос у нее внутри. Ты ненормальная. Ты убийца.

Внезапно перед ее внутренним взором всплыли голубые глаза. Растерянный взгляд молодого охранника – первого, кого она убила в Институте. Голубые глаза над дулом пистолета, пальцы, дрожащие на спусковой скобе, и недоумение во взгляде, секунду спустя сменившееся смертной отстраненностью. Тогда она почти не обратила на него внимания, бездумно перешагнув через трупы – впереди ее ждали другие враги. Но теперь…

Скольких она убила тогда, пытаясь вырваться на волю? Память не сохранила деталей – только хаотичные картины: барабанящий в железную пластину тяжелый град, отчаянные вопли умирающих, кровь и безжизненные тела под ногами… А раньше? Она убивала и раньше, еще до Института убивала отчаянно, бездумно, случайно, не желая того, но – убивала.

Что она наделала? Как она могла? Она, забитая сирота из детского дома, и мухи не обидевшая до того рокового дня, когда впервые ощутила, как яростной стальной пружиной развертываются ее невидимые руки, снося головы обидчикам-мальчишкам. Она убийца.

Убийца.

Раньше у нее не оставалось времени для того, чтобы задуматься. Сначала она пряталась и убегала, и ее мысли занимало одно: где найти еду и укрыться от холода и людей. Потом был Институт, и проведенное там время совсем не отложилось ее в памяти, если не считать ужасных часов, проведенных на испытательных стендах. Потом опять бегство – и вот теперь она наконец-то в безопасности. И она может вспоминать.

Но она не хочет вспоминать! Она хочет забыть все, что происходило. Все беды, причиной которых стала. Она хочет, чтобы все стало так, как до появления у нее невидимых рук.

Она сжалась в комок, с головой укрывшись под одеялом. Темнота охватила ее со всех сторон, но голубые глаза все так же стояли перед ее взором. Тот охранник – ведь он был не старше Дзинтона! Может, если бы он нашел ее в лесу, больную и умирающую, он тоже подобрал бы ее и выходил. Но он умер. Его убила она.

"Ты ведь не станешь убивать Дзинтона, да?"

Я не хочу, не хочу, не хочу! – яростно и беззвучно кричала она в пустоту. – Я не хочу быть убийцей! Я просто хочу жить! Оставьте меня в покое, пожалуйста, пожалуйста!

Слезы катились по ее щекам, рыдания сотрясали тело. Она обязательно убежит снова. Она не хочет, чтобы ее нашли. Она не хочет обратно в Институт, и она не желает снова убивать. Значит, надо бежать. Может быть, где-то в другом месте она найдет покой, но не здесь. Здесь слишком опасно…

Постепенно успокоившись, она выпростала голову из-под одеяла, шмыгая носом и утирая глаза пальцами. Яны в комнате уже не оказалось. Однако почти сразу по коридору раздались быстрые шаги, и в дверь снова вошел Дзинтон.

– У-у! – произнес парень, присаживаясь на край кровати. – Что случилось, малышка? Из-за чего реки слез и вселенская скорбь? На улице и без тебя воды хватает, ты уж не затапливай еще и комнату, ладно? Смотри, что я принес.

Он протянул ей толстую бумажную книжку в глянцевой обложке. Карина, швыркнув носом, взяла ее и недоверчиво глянула на обложку. На рисунке стояли пятеро: люди – парень с саблей и девушка с кинжалом, оскаливший в ухмылке двойной ряд острых зубов тролль с изогнутым мечом в одной руке, орк с посохом – к его ногам жался огромный волк – а чуть в стороне оказался еще один мужчина-человек с пустыми руками, вглядывавшийся куда-то в сторону. Далеко позади возвышались горы, над которыми вздымался высокий гриб атомного взрыва, а над головами компании висела тяжелая туча, похожая на руку с пятью короткими пальцами. Струи дождя тянулись к стоящим, странно напоминая веревочки кукол-марионеток, и внизу картины ярким золотом на голубой синеве тянулись буквы: "Делай что должно".

– Сказка? – полувопросительно произнесла девочка.

– Сказка, – кивнул Дзинтон. – Да только не совсем. Наверное, рановато тебе еще такие вещи читать, но у меня ничего более подходящего нет. Как-то не рассчитывал я на компанию девочек твоего возраста. Но ничего, интересно. Почитай, пока валяешься, а то от скуки взвоешь. Телевизора у меня нет, уж извини, и лишнего терминала – тоже.

Он отложил книгу на стол и склонил набок голову.

– И все-таки – чего плачешь? – спросил он. – Живот снова болит?

Карина мотнула головой.

– Так… просто, – хрипло сказала она.

– Просто так даже кошки не родятся, – вздохнул Дзинтон, погладив ее по голове. – Не надо грустить. Прошлое осталось в прошлом. О нем нельзя забывать, но смотреть надо вперед.

Неожиданно для себя Карина ухватила его кисть обеими руками и прижала к щеке. Мягкое тепло его ладони медленно распространилось по коже, и она почувствовала, как отпускает давящая тяжесть на сердце.

– Ой, как все плохо… – пробормотал Дзинтон. – Ну-ка, малышка, иди ко мне.

Он осторожно высвободился, приподнял Карину и прижал ее к себе. Девочка зарылась носом в его плечо и крепко обхватила парня руками.

– Все закончится хорошо, Кара, – тихо произнес Дзинтон, осторожно поглаживая ее по спине. – Все кончится хорошо. Не бойся ничего. Тебя больше не тронут.

Карина шмыгнула носом и отпустила его. Дзинтон осторожно уложил ее обратно в кровать и прикрыл одеялом.

– Все кончится хорошо, – еще раз сказал он, встал и вышел, улыбнувшись на прощание.

Карина осталась лежать, бездумно глядя в потолок. Тяжесть на сердце ушла, растворившись в пустоте серого дождливого утра. Странно, но она вдруг почувствовала, что где-то внутри зарождает неясное предчувствие будущей радости. Пока еще только предчувствие – но уже не тоска.