Как этой ночью. Они втроем. Такое бывало редко. Ее деймоны слишком сильно соперничали друг с другом. Было уже невозможно повторить ту незабываемую ночь, когда она заманила их обоих в ее постель. Одновременно. Это было… поразительно. Она это не забудет.

Она шла к концу коридора, желание смешивалось со стремлением увидеть их. Она слышала голоса. Ее любимые говорили о делах, как обычно. Она толкнула дверь и прошла в комнату.

Они в унисон повернулись к ней. Солнце и луна. Огонь и лед. Красивые. Опасные.

— Натания, — поприветствовало ее солнце. Его голос звучал как музыка, танцевал на ее коже, красивый, как его тело без изъянов и шелковистые золотые волосы. Он ласкал ее взглядом зеленых глаз, что были ярче драгоценных камней.

— Маахес, — проурчала она. Натания опустила ресницы и повернулась к своей луне.

Его серые глаза посмотрели на ее лицо.

— Натания, — произнес он голосом, что был нежнее шелка, не таким певучим, как у Маахеса, но полным силы, что скользнула под ее кожу.

— Ниртарот, — она скользила по нему взглядом, вбирая его необычный вид, словно впервые встретила. Конечно, она его видела таким, он редко использовал морок даже в ее мире. Он был диким, в отличие от Маахеса, но не одичавшим. Он был как бушующая горная река: холодная, непредсказуемая, вечно текущая. Убийственная. Маахес был рекой долин — теплой на поверхности, обманчиво спокойной на вид, но с опасной глубиной, готовой утянуть во тьму.

Улыбаясь Ниртароту, она подняла руку и скользнула пальцем по его сложенному крылу. Его дыхание дрогнуло. Его крылья были очень чувствительны. Редкие знали такую интимную подробность о драконианах, редкие осмеливались подойти к ним, но страх давно не трогал ее в его присутствии. Ее поражало, как другие содрогались от ужаса при виде него. Он не был пугающим, он был красивым. По три изогнутых рога по бокам головы, блестящая черная чешуя, как замысловатая броня, узоры на коже… У нее перехватывало дыхание.

— Натания, — сказал Маахес, ему не нравилось, что она долго смотрит на Ниртарота. Она тут же повернулась к нему с улыбкой. — Мы ждали тебя. Ты готова?

— Конечно. Только скажите, что вам нужно.

— Ты поможешь нам закончить камень безграничной энергии?

— Не знаю, чем могу помочь, — призналась она. — Но я постараюсь сделать все.

Он хитро улыбнулся.

— Что угодно?

Она опустила ресницы и улыбнулась в ответ.

— Что угодно.

Его глаза сияли, как кристаллы.

— Я знал, что мы можем на тебя рассчитывать, сердце мое.

Он погладил нежно пальцами ее щеку.

Тень в его глазах предупредила ее. Она вскинула щит, когда его магия ударила по ней. Его сила подавила ее жалкую защиту, утопила ее в заклинании. Ее тело обмякло. Ниртарот поймал ее, подхватил на руки и уложил на их рабочий стол.

Ее голова кружилась. Она не могла видеть. Не могла двигаться. Чары Маахеса пробрались в ее голову, бились о ее психический щит, пытаясь забраться в ее подсознание.

— Я не буду держать лезвие, — сказал Ниртарот над ней сухим голосом.

— Не изображай омерзение, Нир, — холодно сказал Маахес. — Это ты выдвинул теорию, из чего нам сделать наше оружие.

— Не я предлагал ее использовать. Это была твоя идея.

— Что еще ты предлагаешь? Ты понимаешь необходимость этого, как и я.

Напряженное биение сердца в тишине.

Она боролась с чарами, но щит ломался. Магия Маахеса была в сто раз сильнее, чем ее, но он не ожидал ее быстрого сопротивления. Она подозревала, что деймоны не знали, что она еще в сознании и слышит их.

— Да, согласился Ниртарот. — Безграничный камень энергии должен питать безграничный источник.

— Эмоция безгранична, — ответил Маахес, и четкость его ответа указывала на то, что этот разговор повторялся уже много раз. — А эмоция рождается из души.

— Сильнейшая эмоция души человека.

— И сильнейшая магия души деймона. Мы закончим камень энергии, сделав его из источника, что никогда не иссякнет: двойной души полукровки.

Тихий вздох.

— Нир, — нетерпеливо сказал Маахес. — Мы это обсуждали. Хватит эмоций.

Ниртарот издал удивленный звук.

— Меня зовут холодным гадом, но этого титула достоин ты.

— Она единственный живой чеймон с двумя родословными по крови. Это должна быть она.

— Знаю.

— Даже с ней риск есть. Она может не достаточно нас любить. Я предпочел бы использовать оружие, полное любви, а не вечной ненависти, да?

— Согласен.

Паника росла в ней, пробивала облако чар Маахеса. Ее деймоны. Ее любимые. Они… собирались убить ее. Не из любви или ревности, а ради силы. Ради их камня. Как они могли? Как посмели?

Она всю свою силу и магию бросила на борьбу с чарами. Но они устояли. Она боролась, пока могла. Магия Маахеса давила все сильнее. Облака тумана окутывали ее разум. Горькая ярость собиралась в ней, и ее уносило к заклинанию.

Туман душил ее. Напоследок она успела с печалью подумать, что ее любовь оказалась им важна меньше их амбиций.

Глаза Пайпер открылись. Она все еще ощущала облака чар в голове, тянущие ее к потере сознания. Паника заставила ее вскочить.

Голова ударилась обо что-то твердое. Все потемнело. Она подняла руку и обнаружила большой кусок ткани на себе, а еще обломок кровати над местом, где она лежала. Ее паника угасала, она отогнала остатки… сна? Галлюцинации? Воспоминания?

Пайпер вслепую искала путь из завала, она выползла из-под разбитой кровати, нашла прореху в ткани палатки и выбралась. Солнце ударило по ее глазам, она выкатилась на траву.

Она смотрела на развалины палатки. Только шест на дальней стороне устоял, часть ткани держалась за него, как кривой вигвам. Остальное было обрывками ткани, обломками кроватей и клочками матрасов. Одна нога в сапоге торчала из обломков, больше медиков видно не было.

Дрожащими пальцами Пайпер коснулась шеи. Ее пальцы нашли ожог, но только это. Ошейника не было.

От облегчения колени задрожали. Она посмотрела на Сахар, зажатый в кулаке. Он потемнел, стал обычным, сила затихла. Пока что. Пайпер потерла ладонью лоб. Голова болела, но магия не навредила ее телу физически.

Насчет остального ущерба она не была уверена.

Видение. Сон. Или это было воспоминание? Воспоминание… Сахара. Души в нем. Натания, чеймон, что жила и умерла пятьсот лет назад. Умерла, чтобы Маахес и Ниртарот могли привязать ее душу к их камню энергии, чтобы дать ему безграничную силу. Горе Натании из-за предательства любимых объясняло обжигающую ненависть и жестокость Сахара. Пятьсот лет заключения в куске камня только усилили ее ненависть.

Кусок дерева с грохотом съехал по куче обломков, и Пайпер вздрогнула. Она сунула Камень в карман и огляделась. Страх бился в ее голове, пока она искала среди обломков палатки. Ошейник, сломавшись, выпустил много магии. Она и сломала палатку.

Противоядие было где-то здесь.

Она пробралась по ткани к дальней части палатки. Упав на четвереньки, Пайпер отбрасывала обломки в стороны, пока не нашла рухнувший стол, где стоял сундук с ядами и противоядиями. Сундук лежал на боку на земле, его крышка была разбита, замок пропал. Она схватила его. Содержимое плескалось, когда Пайпер выровняла сундук, раздался зловещий звон. С замиранием сердца она отодвинула крышку и застонала.

Дно было в осколках стекла и мутной смеси жидкостей.

— Нет, — прошептала она. — Нет.

Стиснув зубы, она осторожно перевернула сундук на бок и вытащила содержимое на землю. Обернув руки бинтами, чтобы защитить кожу, она быстро отставила целые склянки. Три из них были с прозрачной жидкостью. Не было понятно, где нужная.

Она открыла первую склянку. Жидкость напоминала воду. Она закрыла ее и попробовала следующую. В нос ударил запах гнилой травы. Пайпер закрыла и ее, отставила. Последняя. Она вытащила пробку.

Резкий запах уксуса обжег нос.

— Да!

Пайпер закрыла склянку, осторожно спрятала в передний карман к Сахару и отыскала среди обломков шприц. Его она тоже спрятала в карман, игла с насадкой выглядывала из него.