Щуки, отметав икру, уходили на глубину на отдых, исчезали. Озеро на время стихало. Но я хорошо знал, что вот-вот в заливе, который успел совсем очиститься ото льда, появятся широкие и плотные стаи увесистой плотвы.

В нашем озере плотва была второй весенней гостьей. Всю зиму она отсиживалась подо льдом, разбившись на небольшие стайки. Эти стайки можно было отыскать, если запастись зимней удочкой, пешней и навозными червями, приготовленными еще с осени. Иногда подобным способом удавалось обнаружить изрядное количество плотвы, но, наверное, зимой таких плотных и широких отрядов, как весной, у этих рыб все-таки не существовало.

Весной плотва собиралась в нашем озере в громадные стаи, и тогда-то я и становился свидетелем знаменитого хода рыбы, который хорошо известен рыбакам больших рек и морей.

Весной, задолго до начала нереста, в болыцих реках и морях рыбы отправляются в путь к таким местам, где можно отложить икру. В больших реках и морях есть куда идти. Но куда и зачем идти плотве в нашем озере?

Здесь, в озере, плотва преспокойно зимовала, и здесь же, рядом с местом зимовки, находились места, где из года в год рыбы метали икру. Казалось бы, дождись положенного срока, дождись, когда вода прогреется до нужной температуры, подойди к прибрежным камням, оставь там свою икру и уходи обратно на свои глубины, в заросли… Нет, наша плотва не желала мириться с такой скучной жизнью, и она, как ее дальние и близкие морские родственники, каждую весну отправлялась в дальнюю дорогу.

Еще за десять-пятнадцать дней до нереста рыбаки обнаруживали огромные стаи плотвы. Эти стаи то совсем близко подходили к берегу, то показывались на самой середине озера – плотва ходила, и, что самое интересное, во время этого странного хода стаи никогда не заглядывали туда, где должен был состояться сам нерест, ради которого неугомонные рыбы и проделывали свое весеннее путешествие.

Первые стаи плотвы появлялись на озере в то время, когда по берегам еще можно было отыскать седые обломки недавних льдин. Но вот вода постепенно прогревалась, все ближе и ближе был тот самый срок, за которым и начиналось главное событие в жизни рыб – нерест, и тут стаи плотвы вдруг исчезали. Появлялись они теперь только тогда, когда наступал первый день икрометания.

Каждый год наша плотва начинала свой нерест почти в один и тот же день. Если щуки никогда не считались с числами, то плотва почему-то очень хорошо помнила 23 мая. И чтобы ни случилось, как бы ни бушевала непогода, но в этот день я мог смело ехать с вечера к небольшому заливчику напротив деревни, останавливать лодку около гряды подводных камней и, осветив их фонарем, наблюдать в прозрачной, успевшей отстояться весенней воде немыслимую толчею плотвы.

Наблюдая сверху, из лодки, огромный косяк, состоящий из больших и маленьких рыб, суетящихся около камней, я часто задумывался, с чем бы сравнить это, казалось бы, совершенно бестолковое, беспорядочное сборище. Разве только с внешне бесцельной суетой муравьев в теплый день на вершине муравейника или с толчеей пчел на рамке улья?.. Столпотворение плотвы с небольшими перерывами для дневного отдыха продолжалось подряд четверо-пятеро суток. Плотва не таилась ни от хищников, ни от многочисленных любителей икры. В луче электрического фонарика, которого плотва тоже как будто бы не боялась, я хорошо видел, как под слоем нерестящихся рыб копошились по дну и подбирали икру многочисленные ерши и налимы, как то и дело заглядывали к камням проворные быстрые сиги и как тут же таились среди камней пятнистые тощие щуки.

Следом за плотвой начинать нерест полагалось окуням. Но окуни метали икру на более глубоких местах, чем щуки и плотва, и потому я мало был знаком с этим моментом в жизни полосатых рыб.

Однако мне было хорошо известно, что во время нереста окуни, в противоположность плотве и даже щукам, которые метали икру самозабвенно, самоотрешенно, почти никогда не отказывались закусить земляными или навозными червями.

Когда окуни оканчивали икрометание – этого я почти никогда точно не знал, да, честно говоря, и не очень следил за окунями – в это время я все нетерпеливей ждал самого главного события на весеннем озере, когда вслед за первыми белыми цветами рябины в нашем заливе появится лещ. Цветение рябины и нерест леща на нашем озере из года в год совпадали, и потому как только я замечал на рябиновых кустах первые махровые букетики, так начинал внимательно присматриваться к вечернему заливу, чтобы встретить замечательных рыб.

Кажется, в ожидании первых лещей стихает, замирает озеро, кажется, ничто до лещей не потревожит этой почти летней тишины. Но как раз тут, перед самым лещом, и появляются бойкие, резвые стайки салаки…

Салакой на нашем озере зовут уклейку. И о первой стае салаки ты всегда узнаешь еще издали – по крику чаек и крачек.

Чайки и крачки вдруг сходят с ума, срываются с места и с криком несутся куда-то в самый конец озера. Там крик птиц не прекращается, чайки и крачки вьются на одном месте, но вскоре ты замечаешь, что это привлекающее птиц место на озере как бы движется… Да, оно движется в сторону берега.

Следом за первой стаей кричащих и бросающихся в воду птиц неподалеку появляется еще один пернатый отряд, потом третий, четвертый, и вот уже чуть ли не над всем озером беснуются, будто толкаются, боясь остаться без добычи, крылатые рыболовы. Ты считаешь эти шумные стаи чабк и крачек и хорошо знаешь, что наконец пошла салака.

Салака всегда идет шумно и ярко. Шумно от крика птиц и ярко от бесчисленных хвостов, спинок, головок небольших рыбешек, то и дело мелькающих над водой. Серебряные живые огоньки, брызги, искры вспыхивают на солнце по всему озеру, вспыхивают и ходят от берега к берегу, от луды к луде до тех пор, пока салаке не надоест потешать чаек и крачек. Потом салака стихает, исчезает, незаметно заходит в мелкие заливы и трется около камней, и здесь реже увидишь взметнувшиеся хвостики, спинки рыбешек, реже услышишь птиц-рыболовов.

Отметавшие икру стайки совсем незаметно уходят на отдых, на глубину, а на их место уже торопятся новые, торопятся так же шумно и открыто, не обращая внимания на крикливых птиц и на лодки, в которых местные мальчишки гоняются за идущей салакой с удочками в руках.

Весенний праздник салаки длится всего пять-шесть дней. После праздника салака сразу исчезает, Где она? Куда делась после нереста? Где целый год ждет своего единственного часа – своих пяти-шести дней, чтобы показаться всем-всем, чтобы хоть и коротко, но все-таки расцветить собой озеро, убрать его живыми, яркими огоньками?

Пожалуй, не было в нашем озере других таких рыб, о которых рассказывали бы столько невероятных историй, как о лещах. И почти все эти рассказы так или иначе были связаны с таким важным периодом в жизни лещей, как нерест.

Нерест лещей начинался с разведки. Не с хода, как у плотвы, не с бестолкового открытого стадного хода, а с тайной разведки-поиска, которую проводили, как правило, одиночные рыбы.

Нерестились лещи в мелких заросших заливах. Таких заливов на озере было много, и вот в них-то в начале июня и направлялись лещи-разведчики.

Они по одному заглядывали в залив и незаметно обходили его вдоль берега. Потом разведчики куда-то исчезали, и мне всегда казалось, что после разведки у лещей где-то там, на дне озера, проходило важное совещание, на котором и обсуждался вопрос: куда в этот раз пойти на нерест.

Каждую весну я был свидетелем довольно-таки точных и вполне разумных, с точки зрения человека, действий рыб. Если во время поиска разведчик обнаруживал рыбацкие сети, то такой залив в эту весну лещи могли либо совсем оставить, либо заглядывали в него лишь малочисленной стайкой. И только в те заливы, где разведка не встречала сетей, лещи направлялись огромными отрядами.

О том, куда на нерест могли пойти лещи, рыбаки, конечно, знали и, вопреки рыбацким законам, нет-нет да и перегораживали заливы высокими сетями. Причем делали это частенько уже после того, когда из залива благополучно удалялась разведка.