Вода в бухте была превосходной. Свежей и душистой, будто в ней растворился цветочный аромат. Мари не купалась. Она присела на шезлонг, словно яркая бабочка, и с удовольствием наблюдала, как Том камнем уходит на дно и пробкой выскакивает на поверхность, вертится в воде колесом, плывет со сложенными за спиной руками, демонстрирует другие чудеса акробатики. А уж он старался… Но вот раздался гонг, и Мэри сразу посерьезнела.

— Мистер Клаузен, пора переодеваться к завтраку.

— Да мне не во что, — простодушно сказал он. — Меня взяли в чем был.

— В своей комнате вы найдете все, что нужно.

Том только покрутил головой. Ну и ну — переодеваться к завтраку. Он, конечно, читал об этих привычках аристократов, но и подумать не мог, что попадет в их число. Может, на обед его смокинг заставят одеть?

Хорошо бы знать, как он выглядит.

Завтракали вдвоем. Темнокожий слуга в ослепительно белом костюме бесшумно подавал на стол типично американские блюда — бокалы с ледяной водой и грейпфрутовым соком, джем, блинчики, яйца всмятку. Исключение составляли только какие-то диковинные фрукты, названия которых Том не знал — их желтая мякоть имела вкус перезрелой дыни. Под конец на столе появился невыпаренный кофе, который можно было пить только с водой — глоток кофе, глоток воды. Миниатюрная Мэри обнаружила отличный аппетит.

После завтрака она закурила сигарету и сказала:

— Мистер Клаузен, теперь начинается ваша работа. Первым делом — медицинское обследование. Ничего страшного нет, хотя и приятного тоже мало. Главное, относитесь ко всему спокойно, а если сможете, то и с юмором. И не вздумайте от чего-либо отказываться, — лицо ее сделалось на миг озабоченным, но тут же на нем заиграла прежняя улыбка. — Все будет хорошо, уверяю вас.

Том и сам знал, что все будет хорошо. Для этого ему не надо было даже напрягать внутренний взор. Он просто знал, что наступили самые счастливые дни его жизни. Судьба, до этого преподносившая один удар за другим — разорение и смерть отца, долгие годы в нищете, вынудившие его сызмальства искать работу, увольнение из аэропорта, — вдруг подарила ему счастливый отрезок времени. Но Том знал и другое — это ненадолго. Потом наступит полоса испытаний, а за ней… Дальше он не мог проникнуть в будущее, но чувствовал, что его судьба будет зависеть от него самого. Поэтому он безмятежно отправился на обследование, о котором Мэри почему-то говорила так неопределенно.

…Мэри пришла к нему вечером, присела на край кровати, осторожно погладила по голове. Том не пошевелился.

— Бедняжка! — сказала Мэри, и голос ее дышал теплотой. Очень плохо, да?

Том застонал, не отрывая головы от подушки. «Очень плохо», «Скверно», «Ужасно» — никакие слова не могли даже приближенно выразить, что с ним сегодня сотворили. И совет Мэри относиться к происходящему с юмором, казался теперь недоброй насмешкой. Его взвешивали, осматривали, обмеривали, простукивали, брали на анализ кровь и кусочки тканей из разных частей организма. Его облепили датчиками и крутили на центрифуге так, что тело разрывалось на части, а потом раскачивали на огромных качелях, где он постоянно висел вниз головой. Его топили в ванне с густым рассолом и запирали в паровую камеру, где он похудел на шесть фунтов. Его положили в барокамеру и имитировали перепады давления с морского дна до вершины Эвереста. Его били внезапной вспышкой света по глазам и стегали электрическим током. Его растягивали на резиновых полотенцах и… он уже не мог вспомнить всего, что вытворяли с ним молчаливые сосредоточенные люди в белых халатах. И постоянно его взвешивали, обмеривали, брали анализы. У него не осталось, кажется, квадратного миллиметра кожи, свободного от уколов или щипцов. Уже под вечер его, донельзя замученного, заперли на полтора часа в звуконепроницаемую камеру, и это было самой страшной пыткой — в абсолютной тишине Том потерял представление о времени и пространстве, не мог различить, где верх, где низ, где правая сторона, где левая. Все это время он провел, скорчившись на полу, в уголке камеры, полумертвый от непонятного ужаса.

— Ничего, зато теперь мучения кончились, — сказала Мэри. — Впереди у вас семь дней отдыха, если не возражаете, в моем обществе, — она лукаво умолкла, и Том с трудом открыл один глаз. Потом он открыл еще и рот и, запинаясь, заверил ее, что лучшего общества не желает.

— Не давайте опрометчивых обещаний, — засмеялась девушка. — Когда я говорю, что вы будете в моем обществе, это надо понимать буквально. А я боюсь, что могу вам и надоесть за семь дней: видеть все время перед собой одно и то же лицо… К сожалению, у нас народ сплошь занятой, да и необязательные контакты не поощряются. Босс строгий…

— А кем вы работаете здесь? — спросил Том.

Мэри скользнула в противоположный угол комнаты, к бару, умело приготовила два коктейля, снова села на кровать, протянула один бокал Тому и только после этого ответила:

— Как вам сказать… У меня разные обязанности. В данный момент я должна обеспечить вам хороший отдых, потому что через неделю, когда будут готовы анализы, начнется ваша основная работа. Не бойтесь, мучений больше не будет, работа предстоит творческая. А сейчас вы сделаете героическое усилие и примете горячую ванну. Очень горячую. И будете крепко спать. В виде исключения я разрешаю вам принять таблетку снотворного, вот она здесь, на столике. Нужно набраться сил, потому что отдых устрою вам весьма насыщенный.

Она сдержала слово, и маленький остров необозримо раздвинул горизонты. Время растягивалось, как резиновая лента. Мэри умудрялась насытить каждую минуту удовольствием, игрой, развлечением. Фантазия у нее была неистощимой. Купание и серфинг, велосипедные прогулки и теннис, где Том проигрывал сет за сетом, катание на скуттерах и танцы в вечернем баре, кино и опять танцы — все это непрерывно сменяло друг друга, и Том чувствовал себя втянутым в огромную карусель. Но ему было хорошо с Мэри. Иногда девушка вдруг затихала, и они, взявшись за руки. молча прогуливались в старом саду, где с деревьев свешивались белые цветы и раскачивались на длинных хвостах зеленые мартышки, выпрашивающие сигарету. Потом им надоедало молчать, и они начинали хохотать над садовником Умберто, который всем напиткам предпочитал мексиканскую пульку и так основательно надирался каждый вечер, что не мог добраться до своей хижины — засыпал всегда под одним и тем же деревом, надвинув на глаза соломенную шляпу.

Строго говоря, они не были одни. И на пляже, и в кинотеатре, н в баре, и на теннисном корте вокруг них были люди. В некоторых из них Том узнавал своих мучителей. Но Мэри строго-настрого запретила подходить к ним, да и сами они к этому не стремились. К концу недели она уже знала о нем все. а для него оставалась такой же — веселой и милой, но абсолютно загадочной подругой по развлечениям.

Однажды в баре Мэри подозвали к телефону. Поговорив, она спешно убежала, запретив ему отлучаться до своего возвращения. Том поскучал немного над порцией виски — пить больше Мэри не разрешала — и решил покурить на воздухе. Задумчиво шагая по песчаной дорожке, он разглядел в кустах желтое пятно. Протиснувшись сквозь густые ветви, обнаружил соломенную шляпу садовника. Обладатель ее каменно лежал на траве — бедняга сегодня переусердствовал и даже не смог доползти до любимого дерева. Озорная мысль осенила Тома. Он сдернул шляпу с головы Умберто и выбрался на дорожку. Тропинка, по которой должна вернуться Мэри, вела как раз мимо дерева садовника. Том добрался до него через две минуты и устроился на корнях, низко надвинув шляпу. Он еще не решил, будет ли пугать Мэри или промолчит, когда она пройдет мимо, приняв его за пьяного садовника. Но вот шаги… голоса… Том прислушался и помертвел. Один голос был Мэри, а другой — другой принадлежал худощавому человеку с вечно растрепанной шевелюрой, мистеру Грэю, здешнему боссу, которого Том видел всего раз в жизни, но безотчетно боялся. Бежать было некуда, Том сжался в комок и замер под шляпой.

— Надо ли было так его мучить? — услышал он голос Мэри и понял, что разговор шел о нем. — Какую цель преследовала такая сумасшедшая серия анализов, да еще прогнанная за один день?