А китобойное судно, резко вздымаясь па волнах, стало разворачиваться, нацеливаясь носом на черточку горизонта, за которой был брошен старик.

Но здесь случилось то, что так обычно для Антарктики, — пошел снег. Он летел, пушистый, мирный, даже ласковый, но это была беда. Он словно залепил глаза китобоям. Ослепил судно.

Снег шел двадцать минут.

Потом целый час китобои искали Билла. Его нигде не было. С «Сазэн Кросса» радировали па базу: «Вышлите на помощь вспомогательные суда».

После часового поединка с волной, смертельным холодом, ветром старый Билл совсем обессилел. Он укачался, временами терял память, но и тогда в его мозгу не перегорал тускло посвечивающий «красный огонек»: держись за спасательный круг... за круг...

Этот круг теперь был для Брейна началом и концом вселенной, дальним берегом, на котором он когда-то родился, кораблем, который еще вынесет его к жизни, рукой, которая была к нему протянута.

Брейн привык чувствовать свою непобедимость. Но теперь не было средства помочь себе чем-либо. Ни одной мысли, только ощущения затопили все его существо. «Засыпаю... ноги как деревянные... страшно, хочется кричать... невыносимо...»

Только один раз к нему пришла человечески ясная мысль. Это была мысль о том, что капитан китобойца хочет его смерти, мстит за оскорбление. И это мгновенно пережитое потрясение на время встряхнуло Брейна.

Шторм заметно, круто стихал, и Брейн уже чувствовал прилив сил, когда ему показалось, что он бредит.

Вокруг него (он явственно слышал) паслось стадо лошадей. Лошади громко отфыркивались, и, наверно, щипали траву, и, возможно, позвякивали бубенцами, но за плеском воды это не различалось.

Вслед за тем совсем рядом взметнулся фонтан, воздух стал тяжелым, будто на Брейна дохнула чья-то смрадная пасть, и над водой всплыла длинная зеленовато-бурая глянцевитая выпуклость спины с изогнутым, как секира, плавником.

Финвал!.. Брейн поспешно отплыл в сторону. Но с другой стороны тоже вышел кит, выпустил несколько фонтанов и занырнул и едва не затянул Брейна в воронку. Тогда старик приподнялся на круге и посмотрел во все стороны.

По всему простору, куда ни посмотришь, взлетали дымки китовых фонтанов. Сам же Брейн плыл в середине китового табуна, «голова» которого уходила от Брейна. Старик проследил ее курс и вот тут-то он увидел вдали идущий в его сторону китобоец.

Уже была видна цифра «4» на белой надстройке — цифра «Сазэн Кросса».

Потом китобоец стал закрываться спинами и фонтанами китов, а когда табун исчез, исчез и китобоец.

Бросился за китами?

Снова?

Какое-то время Брейн, движимый остервенением и невыносимым отчаянием, плыл в сторону исчезнувшего судна. Его глаза побелели, стали еще сильнее, чем прежде, косить на искаженном лице.

Так он проплыл, может быть, с полчаса.

Но наконец его движения сделались точнее и спокойнее. На лбу разгладились складки, и почти будничное выражение появилось во взгляде. В измученном мозгу окрепло решение.

Обессиленный бесплодной погоней, Брейн остановился. Он ожесточенно помассировал ноги (сапоги давно сбросил) и лег спиной на круг, покачиваясь на обмельчавших валах и глядя в небо.

Голубоватый купол Антарктики, чуть колеблясь, сомкнулся над ним, как безмерного радиуса океанская волна, в которую он вглядывался изнутри.

По всем скатам купола стояли... нет, страшно и грандиозно, невидимой силой, рушились огромные облака, похожие на белые горы из снега. Им конец: их глыбы ссыпаются вниз, обваливаются, в беспорядке громоздятся над океаном, текут и завихриваются в небе струями, как поземка... И старый Билл подумал, что ему уже больше не вырваться из-под этого замкнутого свода и растущего обвала.

Он не будет ждать помилования от Поттера.

Он принял приговор.

Больше он не унизит себя страхом. «Думаешь, Билл Брейн сейчас трясется? Нет, он не станет цепляться за соломинку! Он только не в состоянии понять: что же там думали другие? Одинокий старик, кто за него спросит? Невиданное дело! Убийцы! А Дик? Билл бы их там заставил, он бы спас. Билл Брейн будет покрепче!»

И старый китобой пробурчал, что умрет, как жил. Останется Биллом Брейном. Не помешают ни старость, ни одиночество в море.

Брейн соскользнул со спасательного круга. С силой, даже ожесточением, внутренне похолодев, оттолкнул его от себя.

Спасательный круг поплыл качаясь, а старый китобой снова лег на воду. Он нарочно глядел в зенит, чтобы не видеть, как уплывает его последняя опора.

Сейчас в его лице было то великое, что чувствовал в нем мальчишка Дик. Он ощущал в себе столько сил, столько сдержанно-холодной ярости, что не представлял своей смерти.

Круг все уплывал, как земля из-под ног, как звено, соединявшее с надеждой, человечеством, бытием, как вызов, брошенный Брейном человеческой низости. Когда же круг исчез из виду, Брейн медленно поплыл туда (не все ли равно куда?), где особенно много рушилось облаков-гор.

Он решил, что не будет с собой прощаться: он смеется над самоубийцами! Он будет жить, пока есть хоть капля сил. Плыть. Выдыхать в воду, отворачивать голову в сторону, видеть краешек вселенной, дышать... Разве мало он проживет? Чуть-чуть короче, чем оставалось ему по его старости.

Как зверь уходит умирать в самую глушь пустыни, тайги, снегов, так уходил Билл Брейн к далеким облакам.

Последние свои минуты старый китобой плыл ослепшим от горя. Велика была его воля, но и слишком велико было потрясение.

Он-то не знал, что ослеп. Он думал, что ночь. Близость айсбергов он улавливал по звуку волновых всплесков и более стылой воде. Он сворачивал в сторону. Уже дало знать себя охлаждение: мучил кашель, сводило грудь, и к мышцам рук, ног подбиралась судорога. А Брейн все еще продолжал плыть, его спасала здоровая кровь. Тёперь в его мозгу не гас другой «красный глазок»: держись, пока живой... В этом не было смысла или удовлетворения, только истязание нервов и тела, но Брейн сохранял верность себе.

Сколько бы он еще так проплыл?: Час? Два?.. Он наткнулся на большую льдину, и острый выступ пробил ему височную кость.

Последней вспышкой сознания было: «Дик, и ты, наверно, не лучше... Все зря... Все люди — негодяи...»

А Дик Гринуэлл все еще сидел в заточении.

Ударами топора он покорежил замок, и его все еще не могли открыть. Возле испещренной вмятинами двери валялись сломанные доски, разбитые банки, погнутые жестянки консервов.

Дик прижимался мокрой от слез щекой к говяжьей туше и шептал: «Билл, это ты, мой старый дружище? Какой ты холодный, точно неживой! Тебя хотят убить из пушки, я спрячу. Я спрячу!..» Его била дрожь. Он бредил.

У Дика помешался рассудок.

По дуге предвечернего горизонта всей промысловой ватагой шли китобойцы. Среди них не было только «Сазэн Кросса» и вспомогательных кораблей: они продолжали поиски старика.

Китобойцы были обвешаны китами.

На одном из судов, опередившем других, раздался крик вахтенного матроса:

— Человек за бортом!

Что-то темнело прямо по курсу, и все, кто стоял на мостике, сразу подумали о мотористе с «Сазэн Кросса».

Но когда подошли ближе, на волнах подбрасывало тот самый спасательный круг, который еще много часов назад оттолкнул старый Билл.

————————