— Нам пленки зарядить, — сказал один, кивнул в сторону четырех глухих кабин.

— Сюда идите. — Сергей Матвеевич показал им кинокамеру.

— «Пентака»… — прочитал один.

— Зубами вырвал, с боем! Специально для нашей фотостудии.

Тем временем зашли еще несколько ребят, и все окружили Сергея Матвеевича. Он вручил одному кинокамеру, и теперь ее передавали друг другу по очереди, осматривали, ощупывали.

— Дорогая, наверное, Сергей Матвеевич?

— В магазине полторы тысячи стоит!

— А кто на ней снимать будет? Мы же не умеем.

— У меня идея есть — будем снимать летопись нашей школы… Всякие знаменательные события, праздничные вечера, субботники, турпоходы. Будем учиться снимать.

Замечательная может получиться картина, а? И с этим через год-полтора будем участвовать на Всесоюзном фестивале любительских фильмов. Нравится идея?

— Роскошная идея, Сергей Матвеевич, — отозвался один из ребят.

— А пленка какая? — последовал вопрос.

— Попробуем на киностудии достать «Кодак»… Немного, конечно… Будем и на нашей снимать… В цвете будем снимать…

В это время загремел звонок, возвещавший конец большой перемены.

— Марш на уроки, — скомандовал Сергей Матвеевич. — В пять часов начнем заседание фотостудии. Будем обсуждать последние работы некоторых наших студийцев.

Ребята гурьбой повалили к двери…

…Родительское собрание проходило в классе. Родители, папы и мамы, сидели за партами, напряженно слушали классного руководителя Веру Николаевну.

— Я не знаю, что происходит с вашим сыном, Валерий Юрьевич, но учиться он стал значительно хуже. Вы хоть знаете, что он математический кружок в МГУ бросил?

Валерий Юрьевич при этих словах даже вздрогнул, поднял голову, пробормотал подавленно:

— Н-нет…

— Вот видите, — укоризненно проговорила Вера Николаевна. — Вы же совсем недавно говорили мне, что сын у вас под неусыпным контролем.

— Да… по крайней мере, мне так казалось…

— Значит, он вас стал обманывать, — констатировала Вера Николаевна.

— А что тут такого? — улыбнулась Аглая Антоновна, мать Мишки, и оглядела родителей. — Мальчишки всегда обманывали… и девчонки тоже. Я себя в детстве помню — такая врунья была…

— Слышите? — вдруг со злостью спросил Валерий Юрьевич. — Что я могу сделать, когда кругом… — Он посмотрел в сторону Аглаи Антоновны и осекся, будто проглотил слова. Отвернулся к окну.

— Что — кругом? — переспросила классный руководитель.

— Когда кругом… такие вот… родители… и подобные им друзья. — Валерий Юрьевич вновь посмотрел в сторону Мишкиной матери. — Тут уж все будут бессильны оградить…

— Я вас не понимаю, Валерий Юрьевич, — пожала плечами классный руководитель.

Родители заволновались, стали негромко переговариваться.

— Столько этих хиппи развелось, кошмар.

— Целые компании с гитарами. Курят… Выпивают…

— А теперь новые пошли — панки называются. Затылок и виски выстригают. Как после войны, помните? Под бокс…

— Во дворе чуть не каждый вечер драки…

— В кафе и рестораны шатаются, как взрослые…

— Да бросьте вы панику поднимать! Дурь в голове — с годами выветрится!

— Простите, Валерий Юрьевич, — после паузы проговорила Вера Николаевна. — Вы тоже учились в школе, в университете… тоже какую-то часть времени проводили на улице…

— Я никогда, простите, не шатался по улицам, — язвительно прервал ее Валерий Юрьевич. — Я учился. У меня была цель… а у этих… никаких целей нет… Распустили мы их… Жирно жить стали, на всем готовом…

— Не могу согласиться с вами. У многих… у большинства цель в жизни есть и мечты… Есть и озорство, и ветер в голове… В общем, как все было и у нас… — Вера Николаевна примирительно улыбнулась.

— Тем не менее то, что он бросил математический кружок, стал прогуливать уроки, обманывать, — это уже не ветер в голове, Вера Николаевна, и далеко не безобидное озорство! — с тем же раздражением возразил Валерий Юрьевич. — Я не хотел об этом говорить в присутствии матери Михаила Рубцова, но все-таки скажу. Потому что влияние этого дома и этой дружбы…

— Не понимаю, при чем тут мой Мишка? — встрепенулась Аглая Антоновна. — Какое влияние?

— Все вы понимаете! Геннадий несколько раз являлся домой поздно, и от него пахло спиртным! И на мои расспросы он говорил, что был у вас в гостях и выпивал! Ладно бы они сами, а то вы их угощали!

— Ну да… в театре была премьера… — Аглая Антоновна пожала плечами. — У нас собрались актеры, мои друзья… А тут пришли Мишка с Геннадием…

— Вот-вот! — удовлетворенно закивал Валерий Юрьевич. — Актеры! Выпивки! Анекдоты!.. Прочие разные вольности!

— Какие вольности? — уже с тревогой спросила Аглая Антоновна.

— Сами знаете какие. Не мне вам объяснять — давно не дети. Хотя и дети уже в курсе про всякую свободную любовь и разное другое… Между прочим, во многом благодаря таким вот мамашам, как вы!

…Мишка стоял под дверью в коридоре и все слышал и даже вздрогнул, когда раздались последние слова Валерия Юрьевича. Он весь сжался, приникнув к двери.

— …На что это вы намекаете? Как… как вам не стыдно?! — в голосе Аглаи Антоновны явственно послышались слезы.

— Если вы позволяете себе в присутствии детей пьянствовать, курить и похабничать…

— Валерий Юрьевич! — раздался голос классной руководительницы. — Я попросила бы вас…

— Вы все истоки дурных влияний ищете, а они — вот! — И Валерий Юрьевич ткнул пальцем в сторону Аглаи Антоновны.

— Да что вы на самом деле… как же так можно?! — Голос Аглаи Антоновны дрожал, казалось, она вот-вот заплачет.

Опять заволновались, загудели родители.

— Успокойтесь, пожалуйста, Аглая Антоновна, — снова попыталась вмешаться Вера Николаевна.

— Как только не стыдно… — дрожащим голосом повторила Аглая Антоновна и вдруг расплакалась и выбежала из класса, распахнув дверь. Мишку она не увидела — его закрыла распахнутая дверь.

— Вернитесь, Аглая Антоновна. — Вера Николаевна выбежала следом за ней.

Мишка стоял за распахнутой дверью, прижавшись к стене. В классе гудели родители.

— Мне лично понятно, почему у такого отца такой сын.

— Не ваше дело! — запальчиво отвечал Валерий Юрьевич. — Я молчать не собираюсь! У нее мужчины чуть не каждый месяц новые! В доме — пьянка! Вам это нравится?

— Да я уверен, что все это на девяносто процентов ложь и сплетни!

— А вы сами у нее спросите!

— Я еще не потерял мужского достоинства, чтобы о таких вещах спрашивать женщину. Слава богу, не в милиции.

— Подождите, дойдет дело и до милиции!

— Все равно, вы — хам и баба, хоть и доктор наук!

— От хама слышу!

Вера Николаевна вернулась в класс, захлопнула дверь. Мишка медленно пошел по коридору, опустив голову. Он шмыгал носом и сжимал кулаки. А в классе все еще бранились, спорили родители.

…Мишка караулил их у школы. Родительское собрание затянулось — все окна были черны, светились только четыре окна на третьем этаже, и освещен был вестибюль, где раздевалка.

Наконец на третьем этаже окна погасли, в вестибюле замелькали фигуры, и скоро из школы стали выходить родители.

Мишка спрятался за решеткой, огораживающей школьный двор. Родители расходились поодиночке и парами, продолжая оживленно обсуждать происшедшее. Фигуру отца Генки Мишка узнал издалека. Мимо Мишки прошли мужчина и женщина, и донеслись фразы:

— Если действительно мать себя так ведет, то можно понять испуг этого Куликова…

— Какие они дети, дорогая, — устало ответил мужчина. — Они уже солдаты, а мы всё — «дети», «дети»… Мой отец в семнадцать уже на фронт ушел… Действительно разбаловали, а теперь за головы хватаемся, виноватых ищем…

Мишка подобрал с земли увесистый камень, закатал его во влажный снег и двинулся следом за Валерием Юрьевичем. Они миновали переулок и пошли мимо прудов. Каток был освещен гирляндами цветных лампочек, гремела музыка, и на льду было тесно от катающихся.

Когда Валерий Юрьевич миновал пруды и приблизился к следующему переулку между двумя старыми приземистыми домами, Мишка примерился и с силой метнул снежок с камнем в отца Генки. Снежок пролетел рядом с головой и с гулким хлопком ударился в стену. Снег рассыпался, а камень покатился прямо к ногам Валерия Юрьевича. Тот подобрал его, повертел в руке, перепуганно оглянулся по сторонам. Мишка успел спрятаться за дерево.