Она подошла ближе к столу, начала машинально перебирать пластинки, бегло прочитывая названия на конвертах. Он увидел ее краем глаза, снял наушники, и слабая улыбка проплыла по пухлым, еще мальчишеским губам:

— Ну что, умертвили собаку?

Мать смешалась, не нашлась что ответить, бросила на стол пластинку и вышла из комнаты.

— Собирайся, скоро поедем. И прекрати курить!

Последние слова Виктор не слышал, потому что опять надел наушники. Он обернулся, чтобы убедиться, ушла ли мать, потом осторожно извлек из тумбочки бутылку вина, несколько раз отхлебнул прямо из горлышка и спрятал бутылку обратно в тумбочку.

Татьяна спустилась по скрипучей лесенке на первый этаж и увидела, что Юрий Николаевич сидит в прихожей на стуле и курит, опустив голову.

— Что… уже все? — со страхом, пересилив себя, спросила Татьяна.

— Придется попросить Виктора помочь. Я один его не утащу. Удивительно тяжелый пес… Или я уже такой старый, что нету сил… — Он виновато улыбнулся и развел руками.

Татьяна вошла в гостиную, и в глаза сразу бросилось большое, завернутое в старое байковое одеяло тело собаки. Опять глаза Татьяны начали предательски наполняться слезами. Она наклонилась, хотела погладить собаку, но резкий голос Юрия Николаевича остановил ее:

— Не надо! Теперь это ни к чему. Лучше скажи Виктору, чтобы помог. И поскорей, пожалуйста, Танюша, я на дежурство опоздаю.

Она испугалась его резкого, даже злого голоса, покорно пошла наверх.

— Помоги Юрию Николаевичу похоронить собаку, — сказала она.

Виктор не слышал. Тогда она подошла к столу и выключила магнитофон.

— В чем дело, мама? — Виктор с недовольным видом снял наушники.

— Помоги Юрию Николаевичу отнести и закопать Бека, — повторила мать.

— Да что вы пристали ко мне со своим Беком?! — взорвался сын. — Сами убивали, сами и закапывайте!

— Что… что ты сказал? — Голос Татьяны задрожал, она ухватилась руками за стол. — Ты что, обалдел, что ли? Почему тебе хочется все время казаться хуже, чем ты есть?

— Слушай, оставь меня в покое… пожалуйста… — поморщился Виктор.

— Я прошу тебя, слышишь? Не позорь ты меня. Юрий Николаевич инвалид… он один не дотащит его… Слышишь, Виктор?

— Слышу слышу! — Он раздраженно швырнул наушники на кровать, поднялся из кресла.

…Вдвоем, глубоко проваливаясь в рыхлый снег, они с трудом, пыхтя и задыхаясь, тащили мертвую собаку, завернутую в одеяло. Было холодно, неподвижно стояли заснеженные, будто облитые молоком, ели и сосны, на черном небе рябило от множества мелких ярких звезд. В стороне сиял желтыми огнями двухэтажный каменный дом. На полдороге они остановились передохнуть.

— Панихиду по усопшей собачке маман не заказывала? — с издевкой спросил Виктор.

Юрий Николаевич не ответил. Тяжело, с хрипом дыша, он смотрел на звездное небо.

— Наверху двустволка отчима лежит. Можете пальнуть пару раз. Будет вроде салюта, — тем же тоном продолжал Виктор. — Могу исполнить «Реквием». Включу магнитофон на всю мощность. Будет торжественно и печально.

— Перестань, — устало проговорил Юрий Николаевич. — Слушать противно…

— Экскьюз ми, не попал. Забыл, что вы сейчас на печально-романтический лад настроены!

— Дурак ты, Виктор… Берись лучше…

Они вновь тащили мертвую собаку, оставляя в снегу глубокую борозду. Под разлапистой елью была заблаговременно вырыта глубокая яма. Рядом лопата, воткнутая в кучу смерзшейся земли.

Юрий Николаевич сбросил тело собаки в яму, принялся за лопату. Несколько раз он останавливался, судорожно хватая ртом воздух.

Виктор стоял неподалеку, покуривал…

…Они собрались уезжать, а Виктор все еще сидел у себя в комнате и слушал музыку. Татьяна поднялась к нему.

— Я здесь останусь, если можно? — миролюбиво попросил он.

— Мы с тобой уже говорили на эту тему, — сухо ответила мать. — Один жить на даче ты не будешь.

— Что за бред! Почему?! Между прочим, он перед смертью усыновил меня! Так что я тоже на нее права имею.

— Когда будешь совершеннолетним. А сейчас собирайся. Юрий Николаевич опаздывает на дежурство.

…«Жигули» одиноко гудели на пустом заснеженном шоссе. По обе стороны черно-белой стеной стоял лес. Мелькали россыпи огней дачных поселков и редких подмосковных деревень.

Татьяна вела машину, Юрий Николаевич сидел рядом, а Виктор расположился на заднем сиденье.

Юрий Николаевич покосился на светящийся циферблат спидометра — стрелка подползла к цифре «сто».

— Гололед жуткий, а ты гонишь как на пожар, — пробурчал он.

— Боишься? — усмехнулась Татьяна. — Долго прожить хочешь?

— Хочу. Ничего удивительного в этом нет. Удивительно было бы наоборот.

Татьяна не ответила, но скорость сбавила, смотрела прямо перед собой с окаменелым выражением лица.

— Мам, включи приемник, — попросил Виктор. — Хоть музыку послушаем.

Она вновь не отозвалась и приемник не включила.

— Прямо всенародный траур, — вздохнул Виктор и отвернулся к окну.

Татьяна думала об умершей собаке и поэтому сказала:

— Теперь я осталась совсем одна…

— Купи щенка, — посоветовал Юрий Николаевич. — Хочешь достану? Такой же породы, боксерчика.

— Такой больше не будет.

— Будет немного другая. Но не менее добрая и благородная.

— Спасибо, не надо, — отрезала Татьяна.

— Как хочешь. Дело предлагаю.

В машине наступило долгое молчание. Ровно и сильно гудел мотор, два белых луча от фар упирались в стену глухой темноты, рассеивались, таяли. Впереди замелькали россыпи огней микрорайонов.

— В ночные дежурства бывает много работы? — спросила Татьяна.

— Всякое случается, — сонным голосом отозвался Юрий Николаевич. — Я не люблю, когда у человека с моей профессией много работы.

Опять надолго замолчали. Татьяне вдруг вспомнилось…

…Тогда они собрались на даче. Стол накрыли на свежем воздухе, в тени нескольких сосен. Длинный красивый стол под белой, хрустящей от крахмала скатертью, заставленный блюдами, тарелками и бутылками. И все расселись за столом, такие чинные и благородные, в костюмах и белых рубашках, а во главе стола — Павел и Таня. Он был высоким и тучным мужчиной, с густой гривой седых волос, с сильными, булыжнообразными плечами, с большими мускулистыми руками. И лицо большое, с резкими, угловатыми чертами, тяжелым подбородком. Но когда он улыбался, то был похож на мальчишку, бесхитростного и озорного. Почетную обязанность тамады выполнял грузный лысый человек с объемистым животом и двумя студенистыми подбородками.

Он говорил неторопливо, смакуя каждое слово и строго при этом оглядывая гостей:

— Ты, Павлуша, прожил шестьдесят. Это совсем немного. Но ты построил двенадцать громадных мостов через реки и горные ущелья. Это так много, что даже… трудно представить. Это трудно с чем-нибудь сравнить. Люди, которые в этом деле хоть немного понимают, они поймут, а те, кто не понимает, — пусть просто примут к сведению. Вот мне, дуралею, без года шестьдесят, а я построил всего три.

— Но каких! — весело ввернул кто-то.

— Прошу не перебивать тамаду! — грозно посмотрел на гостя лысый человек. — Не обо мне речь. Я хочу сказать, дорогие мои…

— Сема, бриллиантовый, хватит… — вновь попытался остановить тамаду кто-то из гостей, но тот закричал, весь побагровев:

— Па-апрошу не перебивать тамаду! Вы не в пельменной на троих распиваете, торопиться некуда! Да, двенадцать мостов навести — это не кот наплакал и баран начихал! За это нашему Павлу Суханову Героя Социалистического Труда дали! Вы так попробуйте, а я на вас посмотрю! Но лично я, Павлуша, завидую тебе, потому что ты встретил в жизни и полюбил самую прекрасную и замечательную женщину! Я завидую вашей любви! Вашей дружбе! Вашим отношениям! С такой женой никакой возраст не страшен! — И тамада начал пить из здоровенного рога.

Вокруг зашумели гости, чокались, смеялись, поздравляли, и сквозь гомон голосов едва слышались отдельные реплики:

— Как раз с такой женой возраст-то и страшен…