Темнота и тишина - не самая лучшая компания. Первая иссушает глаза, вторая обращает естество в слух. И вот уже кажется, что на стене дребезжит сверчок, а тайные глубины сознания порождают гулкий звук шагов Командора. Это шаги палача, только они могут сотрясать Вселенную своей мерной поступью. Я явился!
Чрез миг шаги затихают, и ты внимаешь тонкому мышиному писку. Чепуха, здесь нет никаких мышей, но слух упорно ловит тонкие скребущие звуки. И тогда наваливается темнота. Она осязаема, она душит. У темноты толстые черные пальцы, пиявками цепляющиеся за горло. И можно отбиваться, отбрасывать их, но темнота не отступит. У нее скверные манеры. Ей сладко сводить с ума.
Я свистел, желая разорвать оковы безмолвия, но мой свист тонул в грохоте тишины. Я таращил глаза в надежде разглядеть хоть крохотный отблеск тени, но тени переплелись в непроницаемую пелерину. Гигантское черное облако поглотило мой мирок и выело глаза. Блеклая чайка с резким голосом - мерзкая птица из тех, что выклевывают глаза у мертвецов. Умирая, они ищут смерти в расселинах камней, чтобы товарки не вонзили свои острые клювы в круглые неподвижные зрачки. Пустота, темнота и тишина. Три старухи, прядущие нить сумасшествия. Они свивают причудливую паутину. Вам приходилось закрывать глаза, успокаивая бунтующий мозг? Очень странное ощущение. Сначала сплошная чернота - сажа с едва заметными фиолетовыми разводами. Затем вдруг являются крохотные звездочки. Они мелькают острыми наконечниками рапир, кружа и сумасшедшем хороводе. Постепенно их бег приобретает осмысленность, звезды сливаются, и возникает большая звезда, стреляющая короткими ослепительными импульсами ровно в центр зрачка. Она пульсирует подобно взволнованному дыханию, то возрождаясь, то умирая.и, наконец, уходит. На смену ей врываются яркие блики, раскрашивая черный фон праздничными шарами - оглушающе яркими, цвета абсолюта. Здесь нет полутонов - лишь ровно окрашенные круги - оранжевые, малиновые, желтые, реже зеленые, изумрудные и синие. Они возникают из ничего, подобно мыльным пузырям, растут, и подобно им же взрываются.
Одновременно приходит соцветие звуков. Они самые разные, но преобладают тяжелые - геликорны, басовые гитары, резкий перезвон литавр. Звуки грохочут так, что начинает ломить в висках, и невольно раскрываешь рот, чтобы не быть растерзанным этим невообразимым шквалом. Звуки давят на голову, опускаются ниже - к шее, груди и рукам. Часть их скапливается в паху, небольшие рейдовые стайки бегут по венам ног и заполняют пальцы. И теперь с каждым ударом литавр все тело вздрагивает. Нервы заставляют мышцы трепетать, словно сквозь них продеты нити, с помощью которых управляют марионетками. Тело перестает подчиняться твоей воле. Ужасающее состояние, близкое к оцепенению. Хочется разлепить губы и закричать, разрывая темноту и хаос несуществующих звуков своим - нет!
Но вся беда в том, что они никуда не уйдут. Им некуда уйти, им не вырваться из колдовского вакуума. А посему, что делает человек, заключенный меж тремя рядами стен, имя которым - тишина, пустота и темнота? Он спит. Ведь лишь так можно сохранить свое сознание в этом безумии абсолютного одиночества. Он спит так много, что его мозг размягчается, теряя способность к взрыву. Но человек сохраняет его и себя. И потому - спите, люди, лишенные света, спите, люди, лишенные звуков, спите, люди, лишенные ощущений. Спите...
Черт побери, кажется, я спал больше, чем мертвые.
Не знаю, сколько времени я провел в кромешной темноте. Может быть, день, может быть, месяц, а может, всего несколько мгновений. Я не мог спать. Я сидел и размышлял, вороша встревоженный хаос мыслей и образов. Передо мной вновь являлись лица тех, кого я оставил на Земле. И все чаще я думал о Леде. А вдруг все это ее рук дело? Мысль, промелькнувшая ослепительной вспышкой, ошеломила меня. Если Леда и впрямь сумела отнять у меня сверхсуть и заключить в эту темницу, то я проиграл. В этом случае мне стоит научиться мяукать и тереться спиной о ногу хозяйки. Надеюсь, пищевой процессор на ее базе на Альтаире умеет синтезировать рыбу. Едва я подумал об этом, как в животе противно заурчало.
Оставшись без зрентшианца, человек обнаружил, что не может спокойно переносить голод. А кроме того, мне хотелось пить. Вода сбегала тонкой струйкой по стене, капала мне на затылок, холодным ручейком текла к подбородку. Я облизнулся. Язык со скрежетом прополз по спекшимся губам. Оказалось, что за крысой наблюдали. Не успела она закрыть рот, как дверь клетки распахнулась.
В темницу ворвались потоки ослепительно яркого света. Я зажмурился, проклиная безжалостных живодеров, столь жестоких к домашним животным. Когда ж я смог вновь открыть глаза, свет почти исчез. Дверь захлопнулась, но, к счастью, тюремщики оказались достаточно милосердны, чтобы оставить крохотную щель. Сочившегося через нее света вполне хватало, чтобы осмотреться.
Так и есть - я находился в цилиндре с круглым отверстием в верхней части и полным отсутствием систем жизнеобеспечения, в частности, тривиального клозета. Лично мне он не нужен, но если человек будет употреблять пищу, он должен подумать и о...
Я не завершил свою мысль относительно того, о чем должен подумать человек, потому что мои глаза узрели на полу нечто такое, от чего рот моментально наполнился слюной. Я не относил себя к большим любителям поесть, но мои тюремщики не должны были догадываться о том, что захваченное ими существо обладает особыми способностями. Надеюсь, я здорово сыграл роль, с животной жадностью пихая в рот белые комки. Они были отвратительны на вид и еще менее приятны на вкус. Кроме того, лишенный помощи зрентшианца, человек не мог определить их состав. Оставалось надеяться на благоразумие тюремщиков, на то, что они догадались проанализировать совместимость пищи с моим организмом. Пока мозг терзался мечущимися мыслями, глотка без устали поглощала пищу. Я с трудом смог оторваться от миски, вовремя вспомнив, что не могу даже приблизительно определить, когда в последний раз ел. Мой желудок устроен несколько иначе, чем аналогичный орган обычного человека. Но он так же подвержен расстройствам. Влив поверх проглоченной массы сколько смог в себя вместить воды из стоявшей рядом с миской диковинной посуды на тонких ножках, я отполз к стене. Еще немного - и тюремщики смогут насладиться зрелищем издыхающей от обжорства жертвы. Я невольно вспомнил, что именно таким способом убирали опасных пленников в лидийской тюрьме. Приговоренного морили несколько дней голодом, а затем вносили в темницу громадное блюдо непрожаренного мяса. Пленник объедался и вскоре умирал в страшных судорогах. Смерть естественная и никакого насилия. Меж тем она была очень мучительной. Я собственными глазами видел, как извивались несчастные, пытаясь извергнуть проглоченную пищу.