Мои ноги оказались не дешевле ножек у кресла «чиппендейл».[10]

После подписания контракта начался один из худших периодов моей жизни. Но тогда я этого еще не знал, как не знал и того, что вступаю на долгий и скользкий путь алкоголика.

В то время, когда решался вопрос о моем переходе в клуб «Милан», в английском футболе повеяло переменами. Футболисты лиги, возглавляемые тогдашним председателем профсоюза Джимми Хиллом, выдвинули требование об увеличении зарплаты, не превышавшей 20 фунтов в неделю, и команды были готовы пойти даже на забастовку.

Я был всецело на стороне профсоюза и даже после подписания контракта с «Миланом» ходил на собрания в Лондоне, на которых велись серьезные разговоры о забастовке, грозившей прекратить все игры в лиге.

Но мой старый приятель Джимми Хилл – Бородач смог благодаря своему красноречию, которое впоследствии прославило его на телеэкране, так ловко повернуть это дело в пользу футболистов, что боссы в лиге сдались и согласились установить минимальную сумму оплаты. Рабы футбольных клубов были освобождены от кандалов.

Я был страшно рад за наших игроков, но сам чувствовал себя паршиво. То, что Денниса Лоу, Джо Бейкера, Джерри Хитченса и меня сманили клубы других стран, помогло остальным футболистам добиться нового трудового соглашения. Руководители лиги испугались массового ухода игроков и поэтому отступили. Джонни Хейнса, тогдашнего капитана команды «Фулхэм», хотела заполучить Италия, и председатель его клуба Томми Триндер поспешил заявить: «Джонни Хейнс – звезда первой величины, и платить ему будут, как примадонне. Я дам ему сто фунтов в неделю, чтобы он продолжал играть за „Фулхэм“.

По-моему, забавнее этого заявления Томми Триндер в жизни ничего не произносил, и мой добрый приятель Джонни Хейнс смеялся всю дорогу до банка.

Что же ты наделал, Джимбо? Приходится ехать в эту проклятую Италию, хотя за те же деньги я мог бы теперь играть и в Англии. Ну да ладно, к черту мрачные мысли. Пойду-ка лучше выпью.

Я связался с «Миланом» только из материальных соображений. Мне вовсе не хотелось играть в футбол в Италии. Я соблазнился мыслью быстро разбогатеть. Однако, осуждая мой поступок, не забывайте, что в то время мне было всего двадцать лет.

О моей тогдашней инфантильности говорит и то, как я распорядился тысячей фунтов, полученных по подписании договора: тотчас истратил их на подержанный «ягуар».

Чего я только не делал, чтобы расторгнуть контракт с «Миланом»! Особенно мне захотелось добиться этого, когда Джо Мирс сказал мне, что «Челси» готов платить мне сто фунтов в неделю, если я останусь играть в «Стамфорд бридже». Вместе с Джимми Хиллом, моим тогдашним советчиком Бейгнелом Харви, Джо Мирсом, менеджером сборной Англии Уолтером Уинтерботтомом и нашим выдающимся деятелем футбола сэром Стэнли Роузом мы старались найти выход из положения. С моим адвокатом Р. Льюисом я даже ездил в Италию, чтобы убедить «Милан» аннулировать контракт, но они пригрозили, что заставят меня покинуть большой футбол, если я отступлю от подписанного соглашения.

В конце концов я клюнул на их обычную приманку – деньги. Мне предложили заключить новый контракт. Сразу после подписания бумаг я должен был получить 15 тысяч фунтов. И все-таки я бы предпочел тогда остаться в Англии. Решающую роль сыграло мое плачевное финансовое положение. Я подписал второй контракт в июне. Мне выплатили 4 тысячи и сказали, что остальные 11 тысяч я получу в июле, когда приеду в Милан.

Меня совсем не радовал переезд в Италию, жаль было покидать родные места, но я знал, что необходимо смириться. Мало этого, напоследок возникли неприятности с «Челси». Мой последний матч состоялся в «Стамфорд бридже» против «Ноттингем Форест». Я забил четыре мяча, и болельщики «Челси» пронесли меня на руках вокруг поля словно кубок Футбольной ассоциации. Все наши были растроганы до слез. Потом клуб решил, что я должен выступить в незначительном товарищеском матче в Израиле. Я отказался ехать, и «Челси» отстранил меня от игры на две недели, лишив таким образом права выступать за Англию в международном матче с Мексикой на «Уэмбли».

До сих пор, как вспомню этот нелепый запрет, меня охватывает негодование. Я четыре года работал на них, забил 132 мяча в 169 играх лиги, и затем они получили 79 990 фунтов за мой переход в «Милан». И только из-за отказа поехать на второстепенный матч я был отстранен от игры до конца своего пребывания в «Челси».

Трудно было в такой ситуации удержаться от выпивки. В тот период я стал завсегдатаем пабов. Кружка пива помогала мне забыть все проблемы, связанные с «Миланом». Даже теперь я помню названия всех питейных заведений по дороге из Лондона в Саутенд.

В то время я стал сильно напиваться. Особенно запомнились два случая. Первый произошел, когда я должен был лететь в Милан для выступления в товарищеской встрече в «Ботафого» в июне 1961 года. Меня хотели показать болельщикам клуба. Затем по договоренности я мог вернуться в Лондон, потому что в следующем месяце у нас с Иреной должен был родиться ребенок.

Со мной в Милан летели Десмонд Хаккет, спортивный обозреватель «Дейли экспресс», и фоторепортер Норман Куик. У Десмонда Хаккета не было шаблонных материалов: о чем бы он ни писал, все у него выглядело ярким и живым. Но при этом он часто признавался: «Хороший сюжет для меня важнее фактов». Дес любил весело проводить время, и когда мы за два часа до отлета оказались в аэропорте Хитроу, он решил угостить меня омаром и шампанским за счет «Дейли экспресс».

Когда мы закончили вторую бутылку и подумывали, не заказать ли третью, Куик взглянул на часы. «Наш самолет, – сообщил он, – улетел десять минут назад».

Мы полетели следующим рейсом и приземлились, опоздав на шесть часов, в другом аэропорту. В это время в другом конце города – в аэропорту Линате – меня с возрастающим нетерпением ждала группа встречающих от «Милана». Но только к лучшему, что они не видели, как я выходил из самолета после приземления в Малпенсе. Я терпеть не могу летать на самолете. Чтобы придать себе смелости, я налегал на коктейли с шампанским, и к тому времени, когда мы добрались до Италии, мне уже море было по колено.

Я играл на следующий день и забил один гол в матче с очень сильной командой «Ботафого». Счет вышел ничейный – 2:2. Болельщикам моя игра, видимо, понравилась, и администрация «Милана» заявила, что будет с нетерпением ждать моего возвращения в июле после рождения нашего малыша. И с этого начались мои конфликты с клубом.

Ребенок (как потом оказалось, девочка) должен был родиться 15 июля, и я планировал вернуться в Милан 17-го. Наша восхитительная малышка Митци, как позволительно женщине, запаздывала, и я телеграфировал в Милан, что остаюсь с женой до рождения малыша. Они «вошли в мое положение», пригрозив мне штрафом в 50 фунтов за каждый день опоздания. После этого не могло быть и речи, что Джимми Гривс уживется с «Миланом».

Я послал ответную телеграмму, сообщая, что какие бы меры они ни приняли, я не намерен возвращаться до тех пор, пока не появится на свет мой ребенок. На этот раз они смирились, но все равно на душе у меня остался неприятный осадок.

Наконец шестого августа Митци соблаговолила появиться на свет. Спустя несколько часов после ее рождения я случайно столкнулся в роддоме с моим старым приятелем из «Челси» Джоном Силлетом. Мы решили зайти в ближайший бар «Олд Белл», чтобы парой рюмок обмыть появление малышки. Через семь часов, на рассвете, мы, счастливые, сидели в погребке «Олд Белла». За это время мы, скорее, не обмыли, а, так сказать, утопили младенца и уже не способны были сделать и шагу. Мы пережидали, пока не минует опасность в лице разъяренной тещи Джона, которая, должно быть, рвала и метала, ведь он обещал давно быть дома.

В баре все проблемы, связанные с «Миланом», вылетели из головы или, по крайней мере, казались далеко-далеко. Но спустя четыре дня я уже предстал пред лицом нового начальства. И для меня начался четырехмесячный кошмар. Может, это прозвучит слишком драматично, но я оказался буквально узником «Милана». Я, к своему несчастью, слишком поздно обнаружил, что порядки в итальянском футболе совершенно иные, чем у нас. С футболистами там обращаются, как с безмозглыми болванами, ни на йоту им не доверяя и нещадно наказывая увесистыми штрафами при малейшем намеке на непослушание. Эта обстановка действовала на меня угнетающе. Возможно, будь я постарше, то смог бы как-то приспособиться. Правда, будь я взрослее, соображал бы лучше и ни за что бы не согласился поехать в Италию. Но в ту пору я еще не созрел для решения серьезных проблем и постоянно делал ошибки.