— Пожалуй, да. Вы давно знаете мистера Бэйна?

— По сути дела вообще не знаю. Мы встретились около года назад, и хотя мне хотелось бы сказать вам, где именно, несмотря на все мои усилия вспомнить, не могу. По-моему, на какой-то вечеринке, но на какой — не помню, да это и не важно. Вчера, сидя у окна, я думала о своей дочери… о моей дорогой покойной дочери. — Она попыталась сделать вид, что задыхается от волнения, но получилось это не очень убедительно. — И я вспомнила, что однажды встретила некоего мистера Остина Бэйна, о котором кто-то (а может быть, и он сам) сказал мне, что он — племянник богатой миссис Робильотти, ранее бывшей замужем за мистером Альбертом Грантэмом. Моя дочь умерла в доме миссис Робильотти, и я подумала, что он или сам расскажет мне о ней, или уговорит миссис Робильотти принять меня, чтобы я могла расспросить, как все произошло. Я хотела знать все о своей дочери… — Она снова принялась судорожно глотать.

Такое объяснение не предвещало нам ничего интересного. Больше того, оно выглядело плохо для нее. Бэйн оказался достаточно предусмотрительным и придумал историю, подтверждения которой от нее нельзя было ожидать; он ведь даже предупредил нас, что она, вероятно, будет отрицать ее, но хуже всего было то, что он, возможно, даже ничего и не придумал, а как джентльмен говорил правду. Встреча в «Закусочной Тома», показавшаяся мне такой многозначительной, могла оказаться ничего не значащей вообще. Может быть, наш гений вовсе и не был гением?

Однако гений, если и испытывал такой же пессимизм, как я, вовсе не выказывал этого.

— Но если ваша встреча с мистером Бэйном была такой невинной, — продолжал он, — почему вы испугались, когда мистер Гудвин пригрозил обращением в полицию? Арчи, что она тогда воскликнула?

— «Только не в полицию! Боже мой, только не в полицию!»

— Так. Почему, миссис Ашер?

— Я не люблю фараонов и всегда терпеть их не могла.

— Почему вы переехали из своей квартиры в отель и зарегистрировались под вымышленной фамилией?

— Но вы же должны понимать, как я себя чувствовала после смерти дочери! Я не хотела никого видеть. Я знала, что мне будут досаждать газетчики… и полицейские. Я хотела побыть одна. И вы на моем месте тоже…

Послышался звонок в дверь, и я вышел в прихожую. Иногда в подобных случаях к двери идет Фриц, но сейчас, когда в кабинете сидела миссис Ашер, а в другой комнате находился Бэйн, я решил, что лучше пойти мне, тем более что настроение у меня было отвратительное и я чувствовал, что это был всего лишь Орри Кэтер. Я впустил его, поздоровался и закрыл дверь. Он расстегнул пальто, и под ним оказалась кожаная папка с застегнутой молнией.

— Это еще что? — спросил я. — Отправляешься на уикенд?

— Нет. Это доказательство того, что миссис Ашер…

Я едва успел зажать ему рот. Он удивился, но быстро понял намек и молча прошел за мной в столовую, где, закрыв за нами дверь и повернувшись к нему, я резко спросил:

— Доказательство чего?

— Секретного грехопадения миссис Ашер. — Глаза у Орри блестели. — Я хочу сам передать это мистеру Вулфу.

— Нельзя. Он разговаривает с миссис Ашер. Где ты…

— Она здесь?! Это каким же образом…

— Потом расскажу. Где ты раздобыл эту штуку?

Возможно, что я разговаривал грубо, но сегодня нервы у меня были не совсем в порядке. Орри даже обиделся и вздернул подбородок.

— С удовольствием докладываю, мистер Гудвин. Мы с мистером Пензером вели наблюдение за отелем «Кристи». Когда наш объект вышел из отеля и сел в такси, мистер Пензер последовал за объектом в другом такси, я сесть не успел. Я позвонил мистеру Вулфу, и он спросил, можно ли хотя приблизительно определить, как долго она будет отсутствовать. Я ответил, что, вероятно, не менее получаса, а возможно и больше, раз она уехала в такси. Он заметил, что было бы желательно заглянуть в ее номер, и я согласился. Мне потребовалось некоторое время, чтобы проникнуть туда. Нужны подробности?

— Потом. Что в папке?

— Папка лежала в чемодане — не в том, который ей сегодня доставил посыльный, а в другом — поменьше. Чемодан я открыл без труда, но у папки оказался сложный замок, и мне пришлось сломать его.

Я протянул руку. Орри очень не хотелось отдавать папку, но порядок есть порядок. Я взял у него папку, положил на стол и открыл. В ней оказались два конверта — один размером 9х12, а другой поменьше. Ни один из них не был запечатан. Вначале я вытряхнул на стол содержимое большого. В нем лежали фотоснимки, вырезанные из журналов и газет. Я узнал бы человека, снятого на них, если бы даже под снимками отсутствовали соответствующие подписи, так как уже порядочное время читаю газеты и часто вижу в нашей прессе фотоснимки мультимиллионеров. Под одной из вырезок, например, было напечатано: «Альберт Грантэм (слева) получает ежегодную премию Американской благотворительной лиги». На остальных вырезках, а их было штук двадцать, был снят Грантэм. Я начал переворачивать их одну за другой, надеясь увидеть какую-нибудь надпись на обороте.

— Да ну их к черту! — нетерпеливо воскликнул Орри. — Ты лучше загляни в другой конверт.

В меньшем конверте оказался еще один конверт из плотной белой бумаги с напечатанным выпуклым типографским шрифтом обратным адресом Альберта Грантэма на Пятой авеню. Он был адресован миссис Элен Ашер, дом э 812, Западная 87-я улица, Нью-Йорк. Внутри лежало несколько сложенных листков почтовой бумаги. Я вынул их и принялся читать:

«Моя дорогая Элен!

В соответствии с моим обещанием настоящим письмом я подтверждаю то, что недавно говорил тебе.

Я не беру на себя никаких юридических или нравственных обязательств об отцовстве твоей дочери Фэйт. Ты всегда утверждала, что я ее отец, в течение некоторого времени я верил тебе и даже сейчас не располагаю никакими доказательствами обратного. Тем не менее, как я уже говорил тебе, я не поленился собрать информацию о твоем образе жизни в течение последних десяти лет, и мне совершении ясно теперь, что добродетель не принадлежит к числу твоих достоинств. Возможно, что ты вела себя иначе пятнадцать лет назад, когда привлекла меня своей молодостью и наивностью (во всяком случае, ты утверждаешь, что это было так), но твое последующее поведение вынуждает меня усомниться в этом. Я не намерен еще раз извиняться за мое поведение тогда, так как уже сделал это, а тебе хорошо известно, как я себя чувствую и всегда чувствовал в этом отношении с тех пор, как стал совершеннолетним. Меня нельзя назвать скупым во всем, что касаемся обеспечения твоей дочери и тебя. Одно время я испытывал большие финансовые затруднения, но после смерти отца регулярно выплачивал тебе две тысячи долларов в месяц, с которых ты не платила каких-либо налогов.