Так вот, звали ее Ивонной. А по фамилии? Фамилию я позабыл. Всего двенадцать лет пройдет, и вот уже не помнишь, как официально именовался человек, кем бы он ни был в твоей жизни. Какая-то благозвучная французская фамилия вроде Кудрез, Жаке, Лебон, Мурай, Венсен, Жербо...

На первый взгляд Рене Мейнт был старше нас. Лет этак тридцати. Невысокий, с округлым энергичным лицом и светлыми зачесанными назад волосами.

Обратно мы шли по той части парка, которую я не знал. Прямые посыпанные гравием дорожки, симметричные английские газоны с бордюром из огненно-красных бегоний и герани. И тот же нежный, успокоительный плеск фонтанчиков. Я сразу вспомнил детство, Тюильри. Мейнт предложил пропустить по рюмочке, а затем пообедать в "Спортинге".

Мое присутствие ничуть их не смущало, словно мы были знакомы уже целую вечность. Она мне улыбалась. Мы говорили о каких-то пустяках. Они ни о чем меня не расспрашивали, только пес приглядывался, положив голову мне на колени.

Она поднялась и сказала, что сходит к себе в номер за шарфом. Так значит, она живет здесь, в "Эрмитаже"? Почему? Кто она такая? Мейнт достал из кармана мундштук и теперь посасывал сигарету. Я вдруг заметил, что у него нервный тик. Изредка его левая щека судорожно вздрагивала, словно он пытался поймать несуществующий монокль, черные очки отчасти маскировали этот изъян. Изредка он вскидывал подбородок, будто бросал кому-то вызов. И наконец, время от времени по его правой руке к кисти пробегал электрический разряд, и она принималась что-то вычерчивать в воздухе. Все эти судороги, подчиненные единому ритму, даже придавали Мейнту какой-то изысканный шарм.

- Вы приехали отдыхать?

Я ответил: да. Сказал, что мне повезло, ведь погода "лучезарнейшая". И что, по-моему, "места тут дивные".

- А вы здесь впервые? Вы и не знали?

В его словах я почувствовал некоторую иронию и осмелился спросить в свою очередь:

- А вы сами тут на отдыхе?

Он замялся.

- Ну, не совсем... Но места здешние знаю издавна.

Небрежно махнув рукой куда-то вдаль, он проговорил:

- Горы... И озеро... Озеро... - Сняв черные очки, поглядел на меня с улыбкой, печально и ласково. - Ивонна - удивительная девушка, - сказал он. - Уди-ви-тель-на-я.

С легким зеленым шарфом из муслина вокруг шеи, она пробиралась к нашему столику. Она мне улыбалась, не спускала глаз с моего лица. Что-то ширилось в моей груди слева, и я понял, что это самый счастливый день в моей жизни.

Сели в кремовый автомобиль Мейнта, старый открытый "додж". Мы трое устроились на переднем сиденье: Мейнт сел за руль, Ивонна - между нами, а пес разлегся на заднем. Машина так резко стронулась, что задела ворота гостиницы, ее занесло на гравии дорожки. Потом не спеша покатила по бульвару Карабасель. Я не слышал шума мотора. Может быть, Мейнт заглушил его, чтобы спуститься с горы? Солнце освещало сосны по краям дороги, и они отбрасывали причудливые тени. Мейнт насвистывал себе под нос, а я дремал, езда меня укачала. При каждом повороте голова Ивонны опускалась мне на плечо.

Мы сидели одни в ресторане "Спортинга", старинной оранжерее, укрытой от солнца ветвями плакучей ивы и зарослями рододендрона. Мейнт говорил Ивонне, что сейчас ему нужно съездить в Женеву, а к вечеру он вернется. Может, они брат и сестра? Да нет. Они совсем друг на друга не похожи.

Вошло еще человек десять. Вся компания расселась за соседним столиком. Они пришли с пляжа. Женщины в разноцветных полосатых махровых блузах, мужчины в пляжных халатах. Самый крепкий из них, высокий кудрявый блондин, во всеуслышание что-то рассказывал. Мейнт снял темные очки. Внезапно он побледнел и, показывая пальцем на высокого блондина, пронзительно выкрикнул, почти взвизгнул:

- Эй, глядите, вот она - Карлтон! Известнейшая во всей округе шлю-ха!

Тот сделал вид, что не слышит, но его приятели оглянулись и глазели на нас, разинув рты.

- Слыхала, чего тебе говорят, Карлтон?

На мгновение в ресторане воцарилась абсолютная тишина. Крепкий блондин понурился. Его приятели словно окаменели. Ивонна же и бровью не повела, словно давно привыкла к подобным выходкам.

- Не пугайтесь, - шепнул Мейнт, склоняясь ко мне, - все в порядке, в полном порядке...

Лицо его перестало дергаться, разгладилось, в нем проглянуло что-то детское. Наша беседа возобновилась, он спросил у Ивонны, не привезти ли ей из Женевы шоколада? Или турецких папирос?

Мы расстались с Мейнтом у дверей "Стортинга", договорившись, что встретимся в гостинице часов в девять. Они с Ивонной все говорили о каком-то Мадее (или Мадейе), который пригласил их на праздник в свою виллу на берегу озера.

- Вы ведь поедете с нами, не так ли? - спросил меня Мейнт.

Я видел, как он подошел к машине, то и дело вздрагивая от ударов тока. Опять "додж" резко рванул вперед, подпрыгнул, задел ворота и скрылся из глаз. Мейнт, не оборачиваясь, махнул нам рукой.

Мы с Ивонной остались одни. Она предложила мне пройтись по парку около казино. Пес шел позади, но все медленней, медленней... Наконец он усаживался посреди аллеи, и приходилось окликать его: "Освальд!", - чтобы он соблаговолил идти дальше. Она объяснила, что медлителен он не от лени, а из-за врожденной меланхолии. Он принадлежал к редчайшей породе немецких догов, у которых печаль и усталость от жизни в крови. Некоторые из них даже кончали с собой. Я спросил, зачем же ей понадобилась такая мрачная собака.

- Зато они такие изысканные, - мгновенно нашлась она.

Я сейчас же вспомнил королевский дом Габсбургов, порождавший иногда таких вот изнеженных ипохондриков. Говорят, что это следствие инцеста: их депрессию еще называют "португальской меланхолией".

- Ваш пес, - сказал я, - страдает португальской меланхолией.

Но она меня не слушала.

Мы вышли к пристани. С десяток человек поднялось на борт "Адмирала Гизана". Убрали трап. Дети, опершись о борт, что-то кричали, махали нам, прощаясь. Корабль отплывал торжественно, словно в те далекие времена, когда мы еще владели колониями.

- Как-нибудь вечерком, - сказала Ивонна, - мы тоже на нем покатаемся. Вот будет славно, ты согласен?