Две страны остались как бы совершенно в стороне от религиозных новшеств: это были Италия и Испания.

Италия как политическая единица значения не имела, хотя иногда в ней пробуждалось нечто подобное национальному чувству, а порой даже сильное. Так, испанское владычество считалось здесь как чужеземное иго. Габсбургский дом владел в Италии большими областями: на севере – Миланом, на юге – Неаполем, благодаря чему имел преобладающее влияние над многими мелкими владениями. Не считая Церковной области[6], в Италии могла считаться с Габсбургами разве только Венецианская республика. О единстве полуострова, в современном смысле, основанного на национализме, развитии, не могло быть и речи, потому что в стране боролись за господство две могущественные короны – испанско-австрийская и французская, причем их соперничество привело к разделению политических симпатий среди областей, городов и родовитых фамилий. Другой причиной служило то, что Италия была местопребыванием римских владык, их ближайшей паствой, а они были всегда врагами всяких национальных стремлений.

Собственно протестантские идеи не пустили корней в Италии, хотя, несомненно, учение об искуплении лишь путем веры нашло отзвук и здесь, среди известного числа выдающихся лиц, а пробуждение религиозности в Германии встретило сторонников в тех, которые боролись против преувеличенного культа древности, переходившего у многих в наглое безверие. Несколько благомыслящих людей основали в Риме еще при Льве X «Ораторию божественной любви», и один из достойнейших членов этого общества, Гаспар Контарини, был послан, как уже было упомянуто, в Германию на совещания в Регенсбурге, подававшее одно время надежду на церковное единение.

Но и в этих кругах никто не помышлял об отпадении от католицизма, которое воспринималось бы как великое бедствие. Народные массы оставалась вне всякого на них воздействия трансальпийских идей. Великий германский раскол снова возлагал на пап заботу о духовности, тогда как Сикст IV, Александр VI, Юлий II, Лев X и, после кратковременного правления Адриана (1522-1523 гг.), Климент VII, были озабочены исключительно мирскими проблемами. Климент VII ради противодействия императору дошел до того, что вступил в тайный союз с протестантами.

В правящих клерикальных сферах не противились более необходимым внутренним преобразованиям и новому направлению и первым папой, вступившим на путь этих реформ, был Павел III (1534-1549 гг.), преемник Климента VII. При нем состоялся давно желанный собор, созванный в 1542 году и открытый 13 декабря 1545 года в Триенте. Тот же папа утвердил новый орден иезуитов (1540-1543 гг.), учреждение которого было вызвано сложившейся ситуацией и в дальнейшем стало представлять собой наиболее характерное явление в католицизме времен реформации. Примечательно, что всякий значительный поворот в жизни католической Церкви знаменуется учреждением какого-либо монашеского ордена, в частности, ордена бенедиктинцев, клюнийцев, рыцарские монашеские ордена, орден нищенствующих и др.

Но старые ордена в тяжелое время изменили папству. Великая распря была начата августинцем, и масса его собратьев покинув «двор овчий», последовала за ним, а иногда даже и опережая его в своих стремлениях. При отпадении городов или областей в движении участвовали и францисканцы, и доминиканцы, и премонстраты. Необходимо было позаботиться о новых братствах и в 1524 году кардиналом Караффой было создано братство театинцев, а вскоре и братство варнавитов, но ключ к решению насущных вопросов того времени был найден не ими, а иезуитами.

Этот орден зародился в Испании, где в течение вековой борьбы с маврами сформировался воинствующий характер католицизма. Один испанский рыцарь, дон Иниго Лопец де Рекальде, младший сын в семействе Лойола из Гвипуцкоа, находясь на службе у Карла V, был ранен во время войны с французами, при осаде Пампелуны (1521 г.), и долго не мог окончательно оправиться от своей плохо залеченной раны. Среди лихорадочных грез в одиночестве бессонных ночей этот рыцарь, вынужденный отказаться от мирского военного поприща, мечтал о героях духовного рыцарства, хотел подражать Св. Франциску или Св. Доминику, о подвигах которых ему приходилось читать. В душе его происходила еще борьба между служением мирским и служением духовным, но последнее одержало решительно верх.

Оправившись от болезни, он сменил рыцарские доспехи на рясу отшельника. Однако всевозможные подвиги преувеличенного благочестия и самые тяжкие покаянные испытания, которые он наложил на себя в одном доминиканском монастыре, не успокаивали его, и он, как Лютер в Эрфурте, был близок к помешательству. Но однажды с ним произошло то же, что было и с Лютером – он как бы очнулся от тяжелого сна. Тогда он не стал более мучить себя замаливанием своих прегрешений и скоро ему стало казаться, что он видит внутренним оком своим Пресвятую Деву, самого Христа и постигает даже тайну Триединого Божества. Он отправился паломником в Иерусалим, но не нашел там удовлетворения для своей жажды деятельности и вернулся в Испанию. Странность его поступков навлекла даже на него подозрение. Но он чтил долг послушания со строго солдатским понятием о дисциплине и потому предоставил в распоряжение духовных властей всю свою восторженную жажду деятельности и когда на него было возложено пройти четырехлетний курс богословия, прежде чем взяться за какое-либо дело, то он несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, отправился учиться в Париж, где ему удалось зажечь своими идеями сердца нескольких людей.

Игнатий Лойола. Из берлинского мюнц-кабинета

Он сумел внушить свой восторженный аскетизм молодым людям, испанцам, и они вступили в союз, принеся клятву в верности ему над Святыми Дарами. Они поклялись при строгом соблюдении условий монашеского устава соблюдать нищету, целомудрие, послушание, посвятить свою жизнь попечению иерусалимских паломников и обращению сарацин в христианство. В случае невозможности этого, они порешили обратиться к папе с просьбой указать им дело по его усмотрению, притом без каких-либо условий с их стороны, без всякого вознаграждения и какое ему будет угодно.

Этот первый план оказался трудновыполнимым. В Венеции Игнатий познакомился с орденом театинов и его учредителями. Там же, в 1537 году, он и его товарищи были посвящены и начали проповедовать. Подчиняясь фантазии Игнатия, они назвали себя «Воинством Иисуса». Разными дорогами, но повинуясь уже одному общему уставу, они добрались до Рима. Они не встретили понимания и поддержки, но их вдохновенная активность привлекала многих. Они снова обязались исполнять безусловно и без промедления все, что мог бы повелеть им папа. Нельзя было не оценить, наконец, такой восторженной преданности в эпоху столь многочисленных отпаданий, и орден Иисуса был, безусловно, утвержден папой в 1543 году.

Орден быстро разрастался и приобрел более прочную организацию, причем главным руководителем был, по-видимому, испанец Лайнец, наиболее примечательная личность среди первых сторонников Игнатия. Отличительной чертой ордена с самого его основания было то, что его члены неуклонно шли к намеченной цели, пренебрегая всем второстепенным. Они отказались от обычных общих религиозных упражнений, посвящая всю свою деятельность на главное: проповедь, исповедь и воспитание юношества.

Во главе иезуитского ордена находится генерал, которому безусловно подчинялись все члены. Первым генералом был избран Игнатий, которого в 1556 году сменил на этом посту превосходивший его умственным развитием Лайнец. Высшее руководство ордена, профессы, избирались из числа старейших и наиболее заслуженных членов (вначале число их было очень ограничено). Младшая степень состояла из схоластиков; между ними и профессами стояли коадъюторы, то есть священники, которые имели серьезную научную подготовку и посвящали себя преимущественно воспитанию юношества, так как профессы, в силу своего четвертого обета, обязывавшего их по приказанию папы или генерала немедленно отправляться в указанное место, были признаны непригодными для занятий, требующих усидчивости. Орден допускал в свою среду в качестве коадъюторов и мирян, также приносивших требуемые три обета, основная задача которых – нести в народные массы идеи знаменитого братства.