Только старик Жутеев, занятый ремонтом телеги, вдруг ахнул, увидев Нонну Павловну.

- Настя! Батюшки светы! А я гляжу: что это за актрыса ходит? Но потом сдогадался: да это ж Самокурова Настя...

- Здравствуй, Анисим Саввич, - принужденно сказала Нонна Павловна.

- Откуда же ты, Настя, явилась? - поинтересовался Жутеев.

И раньше, чем Нонна Павловна успела ответить, другой старик, сидевший за опрокинутой телегой, засмеялся:

- Как откуда? Наверно, из тех же ворот, откуда весь народ...

Этого другого старика Нонна Павловна тоже узнала. Это отец Филимона. Оказывается, он еще жив и такой же ехидно-насмешливый, как раньше. Может, он до сих пор обижается на нее за сына.

Нонна Павловна издали поздоровалась с ним, но заговорила только с Жутеевым:

- Приехала в отпуск. Навестить сестру.

- Видать, занимаешь должность, - оглядел ее Жутеев. - Предполагаешь, значит, отдохнуть на чистом воздухе? Значит, тянет в родные места?

- Как всех, - уклончиво ответила она. И неожиданно покраснела.

- Из Москвы приехала-то?

- Из Москвы.

- Ну-ну! - как бы поощрил ее старик Жутеев. - Это и нам любопытно, когда приезжают из Москвы. Расскажешь. Вечером придем к Филимону...

- Милости просим, - сказала Нонна Павловна и, отходя, подумала: "Интересно, что я ему буду рассказывать?"

Недалеко от берега, на взгорье, - большой дом, первый этаж каменный, второй бревенчатый.

- Это наш клуб. Недавно выстроили. После войны, - объяснила племянница.

Они вошли в полутемное, просторное помещение, увешанное плакатами, диаграммами, уставленное множеством скамей и стульев.

- Здесь мы танцуем, - показывала племянница. - Бывают постановки, доклады. В большинстве сами делаем постановки. У нас свой драмкружок...

Нонну Павловну нельзя было поразить ни клубом, ни драмкружком. Драмкружок был здесь и во времена ее юности. И она сама играла Липочку в пьесе "Свои люди - сочтемся". До сих пор помнит некоторые слова из этой пьесы. И режиссера помнит. Его звали Борис Григорьевич Вечерний. Он был отчего-то несчастный, служил на станции в Жухарях и, кроме того, ездил по деревням, ставил спектакли. Ему за это платили мукой и разными продуктами. Это он когда-то сказал Насте Самокуровой: "Вы с вашей красотой, мадонна, далеко пойдете. Только не продешевите вашу красоту".

- Да, клуб хороший, - вздохнула Нонна Павловна. И печальная тень вдруг легла на ее лицо, когда она выходила из клуба.

Племянница показывала ей издали другие здания.

- Вот наш новый телятник, - кивнула она на узкое, низкое и длинное строение с маленькими окошками. - Мама наша - телятница. Собиралась на выставку, да что-то не получилось. Район нас подвел...

Но Нонна Павловна почти не слушала племянницу. Какое-то неизъяснимое огорчение внезапно вступило в ее душу, и еще неясно было, откуда оно взялось.

Ей больше не хотелось ходить по деревне. Она остановилась на шатком мостике над протокой и, опершись на березовые неоструганные перила, задумалась о чем-то. Но племянница, не замечая настроения тетки, продолжала рассказывать о новшествах, возникших тут в последние годы.

Она показывала вдаль, на молодой сосновый бор, за которым строятся сейчас каменные здания. А в стороне от бора, вон там, где виднеется выгоревший на солнце флаг, в прошлом году выстроили школу, и рядом со школой собираются ("собираемся", - сказала племянница) оборудовать стадион.

Племянница говорила обо всем с девической увлеченностью, вспоминала, как они, школьники, работали на воскресниках, разбивали сад вокруг школы. И вдруг вздохнула, точно подражая тетке:

- Если б кто-нибудь знал, как не хочется уезжать!

- А зачем уезжать? - равнодушно спросила тетка, продолжая думать о своем и надкусывая белыми зубами сухую травинку.

- Нельзя, надо ехать, - сказала племянница. - Я поступаю в техникум.

- Вот как? - будто удивилась Нонна Павловна. - В техникум? Это хорошо...

- Конечно, хорошо, - согласилась племянница. - Я сама хотела. Но теперь горюю. Как же я оставлю маму и вообще все?

Нонна Павловна улыбнулась и, лениво протянув свою полную руку, потрепала племянницу по горячей, румяной щеке.

- Эх, Настенька! Глупая ты еще! Это сейчас тебе кажется, трудно уехать. А потом уедешь и забудешь все - и эти сосны, и ели, и даже мать родную. Обратно сюда тебя, пожалуй, и палкой не загонишь, как поживешь ты в городе да еще выучишься...

- Нет, нет, нет! - запротестовала девушка. - Я обязательно вернусь. И на каникулы буду приезжать. Обязательно. Что я, дезертирка, что ли?

Нонна Павловна опять оперлась на березовые перила и стала внимательно вглядываться в мутную воду протоки, поросшей плавучей зеленью. Потом подняла голову, поправила волосы и неожиданно сердито сказала:

- Ну, посмотрим! Посмотрим, как ты вернешься...

- Обязательно вернусь, - подтвердила Настя. - Меня и учиться посылают, чтобы я потом вернулась. И что же, я буду, выходит, свиньей?

- Глупо! Просто глупо! - порозовела от внезапного волнения Нонна Павловна. - Ты рассуждаешь как старуха. Бывают ведь обстоятельства. Вдруг ты встретишь в городе человека, влюбишься... Разве можно заранее загадывать?

- Можно, - сказала Настя.

Нонна Павловна впервые сейчас заметила, что девушка не только упрямством, но и лицом похожа на отца. У нее так же выдаются скулы. И она, пожалуй, не такая уж красивая, как подумалось вначале. И подбородок у нее не женский, а скорее мужской, тяжелый. И глаза с каким-то стальным оттенком. И странное дело - родной тетке было даже приятно сейчас думать, что в красоте ее племянницы обнаружились, в сущности, серьезные ущербины.

- Ну ладно, - махнула рукой Нонна Павловна, - спорить не будем. У меня что-то заболела голова.

- А школу нашу не хотите посмотреть? - спросила Настя.

- Нет, это уж лучше завтра.

- Завтра я уезжаю, - вздохнула Настя.

- Разве завтра? - пошевелила тонкими, выбритыми бровями Нонна Павловна. Но не огорчилась. Даже не постаралась сделать вид, что огорчилась.

Племянница теперь была неприятна ей. Нонна Павловна пожалела вдруг, что подарила Насте такое роскошное платье. Достаточно было бы подарить кофточку. А ожерелье уж совсем не к чему было дарить. Просто глупо...

Все задолго до приезда было тщательно рассчитано Нонной Павловной. И какие подарки надо привезти. И сколько денег на них надо затратить. И какое впечатление эти подарки должны были на всех произвести. И какая польза ей самой будет от этой поездки в родные места, где она хорошо и недорого отдохнет, дешевле, чем в любом доме отдыха.

Она еще в конце зимы списалась с сестрой, все выяснила, все обдумала. И все как будто именно так и пошло, как она хотела. Но сейчас ей вдруг показалось, что нет, не все хорошо пошло. Платье не надо было дарить этой своенравной девчонке. Да и приезжать сюда, пожалуй, не надо было. Едва ли она тут хорошо отдохнет.

Настроение Нонны Павловны окончательно испортилось. На самом деле разболелась голова. Это, может быть, еще и от жары. Попробуйте вот так, после дальней дороги, побродить по солнцепеку!..

6

Вернувшись в дом, она опять прилегла. Но отдохнуть ей не давали какие-то мутные мысли. Вот именно мутные, невыразимые. Вспомнилось детство, юность. Все как-то путалось в памяти, в душе нарастала неясная тревога.

В таких случаях действительно хорошо уснуть. Нонна Павловна закрыла глаза, но задремать не успела - во дворике вдруг послышались мужские веселые голоса и в доме сокрушенно заговорила сестра:

- Вот так всегда, вот так всегда! Ничего заблаговременно не скажет, назовет народу. А я только что с работы. Ничего не готово...

Нонна Павловна вскочила, посмотрелась в зеркало и огорчилась, увидев заспанное лицо. Не спала, а лицо заспанное.

Она быстро потерла щеки сильными ладонями, потом попудрилась и пошла к сестре, гремевшей тарелками у плиты.

Даша все еще сердилась на мужа, будто бы без предупреждения назвавшего столько народу. Но не похоже было, что она сама не готова к приему гостей. Она уже обрядилась в новое, приятно шуршащее платье с белым круглым воротником, гладко причесала волосы, притянув их к затылку, где образовался красивый, пышный узел. "Нет, лицо у нее еще свежее, крепкое, только сильно обветренное, - посмотрела на сестру Нонна Павловна. - Если дать ему уход... Но где уж там..."