И она снова стала рассказывать про знакомых, каких она приобрела еще в войну в распределителе. И знаменитые артисты ей знакомы, и режиссеры. И ее самое уговаривали сниматься. Один кинорежиссер приглашал ее, исключительно за ее красоту, играть королеву в подводном царстве. А другой, напротив, звал на роль солдатской жены. Она очень хорошо снабжала этого режиссера. Он был очень доволен. Но вскоре посадили в тюрьму за разные дела заведующего распределителем, и в распределителе почти что всех продавцов переменили. Она кинулась было к этому режиссеру - солдатскую жену играть, но режиссер сделал вид, что даже не узнает ее. Да и картину почему-то снимать не стали...

- Ну, а сейчас-то, сейчас-то ты как живешь?

- Сейчас? Сейчас опять хорошо. Я при сатураторе работаю...

- Это что же, машина, что ли, такая?

- Вроде того, - улыбнулась Нонна Павловна.

- Вот это хорошо! - обрадовалась Даша. И обняла сестру, как спасенную от несчастья. - На машине работать, Настенька, по теперешним временам, это лучше всего, лучше всего. Даже у нас в деревне все стремятся...

Нонна Павловна, похоже, сконфузилась.

- Глупая ты, Даша! - сказала она, помолчав. - Да это не такая машина. Это вроде аппарат такой для газированной воды. И еще пиво я отпускаю, когда бывает. Но больше я работаю при сатураторе...

- Ну, это тоже хорошо, очень хорошо, - продолжала радоваться Даша. Все-таки в руках у тебя специальность. У нас и в деревне люди добиваются специальности. А как же! Вот Чичагов тоже из Москвы приехал к нам. Ты знаешь, как его уважают. Механик...

- Да никакой я и не механик, - засмеялась Нонна Павловна. - Просто мне так удобно. Зарплата, правда, небольшая. Да я за зарплатой и не гонюсь...

- И не надо гнаться, - одобрила Даша. - Не в деньгах счастье. Это и раньше говорили...

- Чего раньше говорили, этого я не помню, - сказала Нонна Павловна. - А мне на моей работе в том смысле хорошо, что я имею отдельную комнату, все удобства. И за свой выходной я могу столько заработать, что другой механик и за два месяца не заработает.

- Вот как? - удивилась Даша.

- Вот так, - усмехнулась Нонна Павловна. - Я за свой выходной все московские магазины обойду, а некоторые даже на такси объеду. Для скорости. Где какие товары продают, которых не хватает, я куплю. А потом пожалуйста, кому угодно могу уступить, но цена уже будет другая...

- И не боишься? - шепотом спросила Даша. - Ведь это же получается как бы... вред. Государству вред и всем прочим...

- "Вред"! - передразнила ее Нонна Павловна. - Ты бы посмотрела, как меня приветствуют, когда я по домам хожу! А государство от меня не обеднеет. У нас не бедное государство...

- Вот в этом все и дело, - как бы согласилась Даша. - Государство, это правильно, не бедное. И не вечно же так будет, что каких-то товаров не хватает. Ну, а как все наладится, ты что же тогда?

- Ты за меня не беспокойся, - насупилась Нонна Павловна, - я себе найду... - И вдруг осеклась, опять увидев Филимона.

Он вернулся, должно быть, за новыми пластинками и стоял посреди комнаты. И Даша увидела его. Даша как будто даже испугалась, увидев его.

- Ты чего, Филимоша? - спросила она. - Ты чего?

- Ничего, - ответил он каким-то странным, глухим голосом. - Просто так...

- Завел бы хоть танцы, - уже совсем растерянно попросила Даша.

- Заведу, - пообещал он и медленно пошел к гостям.

А Нонна Павловна как будто очнулась от тяжкого сна. И с чего это она вдруг так расчувствовалась, разболталась, словно вывернулась наизнанку? Может, это хмель ее так закружил? Или просто всякому человеку хоть раз в жизни хочется с кем-нибудь поговорить откровенно о себе, о своих делах, какие бы они ни были? И это ведь ее родная сестра Даша. Бывало, они в детстве и еще в ранней юности спали рядышком, обнявшись, на сеновале и откровенно-откровенно поверяли одна другой свои девичьи тайны. Как недавно и как давно все это было...

Нонна Павловна, будто девчонка, спрыгнула с подоконника, но пол задрожал под ее увесистым телом. Оно не кажется слишком увесистым, когда она движется, чуть покачиваясь, на высоких каблуках. Оно все еще гибкое, стройное, сильное. И, чувствуя покоряющую силу своего тела, она уверенно оправляет платье, чуть взрыхляет волосы и идет в ту комнату, где шумят гости и патефон сладостно поет о любви.

Ничего особенного не случилось. Чичагов, захмелевший, но не раскисший, а, напротив, приятно возбужденный, протягивает к ней руки. Не Василису Лушникову, бывшую Васку Красильникову, а именно ее, Нонну Павловну, бывшую Настю Самокурову, он приглашает танцевать. И она, улыбаясь заманчиво и как бы утомленно, кладет свою белую, полную руку на его могучее плечо. А инвалид Бурьков смотрит на нее посоловевшими глазами и говорит:

- Кабы не мешала мне моя казенная нога, я бы сам с вами прошелся. Уж больно хороши вы во всех статьях...

8

После танцев, когда гости разошлись по домам, Нонне Павловне еще долго не хотелось спать.

Она разделась, но легла не сразу, сидела на кровати, прислушиваясь к дальним гудкам, к стуку движка где-то, должно быть на МТС, к пыхтению какой-то не известной ей машины. Да и за тонкой, оклеенной пестрыми обоями перегородкой, в соседней комнате, еще не спали супруги. Они о чем-то тихо переговаривались. И Нонне Павловне подумалось, что сейчас Филимон про себя вспоминает о ней. Все-таки ему, наверно, обидно, что жизнь его так сложилась, не с ней, а с Дашей. Что из того, что Даша моложе? Любил-то ведь он по-настоящему не Дашу. Да и теперь, увидев свою прежнюю любовь, он, конечно, не мог не пожалеть о прошлом. Нонна Павловна вспомнила, как в Филимоне взыграло сердце, когда он дорогой со станции заговорил о своей дочке Насте, о том, что дочка похожа на тетку, как он вдруг, взгорячась, погнал жеребца и как он смотрел ей в глаза, чем-то потрясенный. Конечно, потрясенный. Эх, Филимон, Филимон...

Нонна Павловна стала стягивать с ноги прозрачный и скользкий чулок и в этот момент услышала приглушенный, чуть раздраженный голос Филимона:

- Чем это ты намазалась?

Это он спрашивал Дашу.

- Мазь такая. Для лица, - кротко ответила Даша. - Мне Настя дала. Ты против?

- Я-то тут при чем?

- Ну, все-таки, все-таки? Может, тебе неприятно? Это для лица. Настя говорит, нужно заботиться о своем лице...

- Вот именно, - сказал Филимон.

И можно было угадать, что он за перегородкой сердито усмехнулся. И можно было представить себе его суровое, скуластое лицо в тот момент, когда он произнес эти слова.

- Она теперь Нонной называется, - сообщила Даша.

- Как?

- Нонной.

- Это для чего же?

- Ей так гражданин один посоветовал. Вроде как ее бывший муж.

- Ну что ж, ему, наверно, виднее, - опять усмехнулся Филимон. - Но всего бы лучше ей называться Жучкой. На самом-то деле она Жучка и есть. Жучка, которая ненароком забежала в чужой двор. Кто ее поманит, перед тем она и служит. За сладкий кусок...

Тишина. Долгое молчание. Потом Даша обиженно говорит:

- Ты ее манил, еще как манил, да что-то она не больно согласилась...

- Значит, плохо манил, - вздыхает Филимон. Вздыхает и снова, наверно, усмехается. - Не было у меня, значит, в ту пору в руках сладкого куска. Я и сам его тогда не видел. Да и сейчас не больно-то вижу. А Жучку известно чем можно приманить. Только сладким куском.

- Жучка, Жучка! - сердится Даша. - Как не стыдно! Это все-таки моя родная сестра...

- Родная. Так что же, плакать, что ли, нам теперь над ней? - ворочается с боку на бок Филимон, и кровать скрипит под ним. - Люди дело делают, другой раз работают через силу, свыше сил своих. А они, вот эти Жучки, все пробиваются на легкие харчи. Чужие харчи истребляют. Ведь как сказала-то: "Работаю при сатураторе". Вот так при всем она и состоит - при всей нашей жизни. А жизнь идет без нее. Она только барыши собирает...

- Неужели, - спрашивает жена, и голос ее прерывается от волнения, неужели у тебя никакого чувства не осталось, Филимон? Неужели у тебя сердце чисто каменное, как у идола какого-нибудь? Ведь ты любил Настю? Ответь: любил? Ответь, я тебя спрашиваю...