— Здравствуйте. Светлана Акимовна, — делая вежливый поклон головой, слишком бодро и громко поприветствовал ее ученик. А потом, обращаясь к Сусанне, заверещал еще более пронзительно: — И Вам Gооd mоrning.

— И тебе не хворать. Ану-ка, марш в класс, и быстро повторяй текст по английскому, приду — проверю.

— Хорошо, Светлана Акимовна. Gооd mоrning, mау diе tеtсhу, — обрадовался Вася, что его сегодня спросят и, бормоча под нос фразы, во всю прыть помчался к дверям школы.

— Ох уж эти всезнайки… — вздохнула Света. — Слышь, Сусанна, а ты не хотела бы взять дополнительно несколько часов иностранных языков?

— Категорически нет. Я плохо знаю английский.

— Да у тебя же красный диплом университета.

— … и только одна "четверка"…

— По английскому?

— Ну да…

— Тогда, я тебе признаюсь, как самой лучшей и единственной подруге, — вздохнула Света, и на миг ее лицо сделалось хмурым, — я вообще ничего не понимаю, что вот говорит Вася…

— ?

— Потому что не знаю языка, со-вер-ше-нно. А кстати, если ты наотрез отказываешься брать часы… Не могла бы ты меня хоть немножечко подучить?

— Конечно, Света, — и Сусанна посмотрела на директрису удивленным взглядом. — Как же ты все это время, бедная, терпела? И — такая смелая. Я бы вот никогда не решилась на такое. У меня ведь по музыке было плохо — я окончила семь классов музыкальной школы по классу скрипки, но в аттестате одни "четверки". Поэтому в институте я соврала, что совершенно не владею инструментом, и начала как бы все с нуля. Ходила вместе со всем на баян, так зато ж в дипломе стоит "пять".

— Да ты талант, значит?..

— И то я как-то не уверенна на своих уроках… Нынче вот забыла, в какой точно тональности играть "Елочку" — фа мажор, си-диез или ля-бемоль, и всю ночь не спала, пока не поняла. А зато потом, вместо математики, три урока подряд играла "Елочку".

— Ну, ты и загнула, — ухмыльнулась Светка. — Да я и слов таких не знаю — "бемоль", "диез". Вот тебе мой совет: не заморачивайся. Как директор школы тебе скажу — играй, на чем хочешь и как попало, хоть на баяне, а хоть ногой и на кастрюлях, мне как-то по фиг.

— Ну, так нельзя, дети ведь могут все понять. И тебя я понимаю теперь, с этим английским, это ж как ты мучаешься, наверное, готовясь к урокам.

— Готовиться к урокам?.. Да пока не было Васи, как-то оно само собою шло… А вот теперь.

— Хорошо, я согласна взять у тебя класс, — громко выдохнув, сказала ей Сусанна. — Но — взамен все-таки отдам тебе музыку, возьмешь?

— Конечно же, — обрадовалась Света. — Махнусь не глядя.

Варя. Откровенный разговор с Юлей.

Как-то утром, придя на работу в свой фельдшерско-акушерский пункт, Варя, как всегда, сначала полила цветы, потом покормила в аквариуме рыбок, взяла в руки веник и обмела от пауков углы. Потом, хорошенько вымыв руки, села за стол и, достав из ящика жидкость для снятия лака и сам лак, принялась красить им хорошенько обкусанные ногти.

Варя любила ярко-красный тон "Кровавая Мэри", она к этому привыкла еще в Дубаях, когда побывала замужем за Ибрагимом.

— Там все так красят, — любила она потом рассказывать Юльке, когда та удивлялась, зачем ей это надо. — А еще они каждое утро подводят глаза черной краской, и мажут брови тушью, потом выщипывают все волосы на руках и ногах, и даже ТАМ.

— Где это — там? — спросила Юля, наблюдая, как Варя моет пол, и на мгновение даже позавидовав ей в том, что она, как ни крути, все-таки повидала мир.

— Ну, под трусами, где-где, — сказала Варя и, утерев нос свободной рукой, полюбовалась на свой красный маникюр.

— А для чего ж им краситься? — спросила Юля. — Ведь они ж никуда не ходят. А ради одного мужика — так только краски переводить.

— Вот-вот. И я им это же говорила, — сказала Варя. — "Зачем, — говорю, — вам вся эта морока: утром мажься, вечером смывай", да и Ибрагим не каждый день к нам заходил. Но они, словно курицы, только зырыли на меня своими огромными черными баньками. Жуть, Юля. Поэтому-то я и начала там пить водку, с тоски, Юль, а еще от того, что меня никто не понимал.

— Ой, горе…

— А то как-то, прикинь, просыпаюсь я утром, а они все стоят вокруг меня, и тычут мне свои флакончики. "Ах вы, гадины такие, — говорю им. — Это на что ж вы, прошмандовки эдакие, намекаете? Что я не слишком красивая, да? Что плохо пахну? Зачем тычете духи? Да у меня в деревне очередь из мужиков выстраивалась, — говорю. — А вы тут не можете завлечь и одного мужчину" Да как дам в рыло самой ближней от меня — она и покатилась. И тут все они как набросятся на меня. Я еле-елечки отбилась. Одной даже, прикинь, сломала руку. Вот как мне там жилось в тех Дубаях, Юля.

— Ох, и бедная же ты, Варь, — Юля от сочувствия даже слезу пустила. — Жалко-то мне тебя как, сколько же горя ты хлебнула…

— И этот Ибрагим… Ты, Юль, представь, иду я к нему вся такая натуральная — волосы распустила, трусы сняла, зубы даже почистила, а он… "Иди, — говорит, — сначала в хамам (это банька такая ихняя), да хорошенько вымойся" Он, видите ли, хорошо знает русский язык, ну и решил мной повелевать. Но не на ту попал. "Да ты сам умой свое черное рыло, — говорю. — А потом лезь ко мне" И вот с того момента и пошел между нами разлад…

— Да, это тебе не наши мужики, — вздохнула Юлька и, сняв с полки бутылочку "Столичной", открутила крышечку и налила по пятьдесят грамм в два пластиковых стаканчика. — Иди сюда, моя ты горемычная, зальешь беду.

— Но ты еще послушай, — выкручивая тряпку и бросая ее под порог, Варя взяла ведро со шваброй, и отнесла его в кладовку. — Он когда вздумал со мною разводиться, отобрал у меня все, что я имела.

— А что ты имела? — спросила Юлька, украдкой надпив со своего стаканчика и доливая снова, так чтобы было поровну.

— Ну… В принципе, почти ничего. Но ведь там, в Дубаях, у меня было много одежды, Юля. А еще он подарил мне на свадьбу кольца, серьги и несколько браслетов — и все из золота, прикинь?

— И что, не отдал?

— Не-а, — вытирая руки о кофту, Варя взяла стаканчик в руки и, чокнувшись с Юлькой, залпом выпила до дна. — Скотина он, этот Ибрагим. Я для него — все. А он…

— Потому что, Варя, лучше наших мужиков в мире не сыскать. Они хоть и не имеют ничего, но зато у них душа нараспашку, а еще — им ничегошеньки не жалко. Помнишь как в той песне: "Все бы бросил к твоим ногам за один только взгляд?"

— Все рубины и жемчуга, и презренный метал.

Для тебя, моя женщина, я бы бросил к ногам, — начала подпевать Варя.

А потом они затянули вместе:

— За глаза твои карие,

И за ласки шикарные,

За осиную талию,

И улыбку печальную.

За твои руки нежные,

И за ласки безбрежные,

За тебя моя женщина,

Поднимаю бокал.

— Точно, а давай еще по одной?

— Давай. Я угощаю.

— И понимаешь, Юль, — утерев губы, сказала Варя, — вот как оно выходит, как в той песне: наши мужики все бы нам отдали, если бы имели.

— Но, вся закавыка в том, что не имеют же, гады, — перебила ее Юля.

— А если бы имели?

— Ну, вот тогда бы мы и посмотрели, что они нам бросили бы. Или не бросили бы ничего, а, Варь?

— Сама не знаю…

— Знаешь, а хорошо это у них получается — обещать то, чего не имеют. Вот как хитро. Это типа ты говоришь Ваньке Буркину: Вань, я бы тебе дала, но вот не могу дать, "красная армия" у меня нынче. Но ты радуйся, и люби меня дальше, Вань.

— Во как ты загнула, — сказала Варя. — Что-то больно умничать ты стала. Хотя… Ты ведь отличницей была в школе, да?

— Ну да.

— Вот этот грех у тебя оттуда. И, знаешь, у меня вот прямо кулаки зачесались, чтобы тебе по морде врезать. Но я держусь, потому что ты — моя самая-самая лучшая подруга.