Увидев майора, с тонкой сигарой в зубах, с огромной спортивной сумкой через плечо, идущего от вертолёта по скрипучему гравию к секретному, утыканному антеннами, как дикобраз иглами, «метеорологическому» домику, Жанна сначала побледнела, затем покраснела. Аристархов, наблюдавший немую сцену из кабины, понял, что майор не один из многих её мёртвых, но один из немногих её живых. Он не ревновал, но с грустью предположил, что некогда с майором Жанне было гораздо интереснее, нежели сейчас с ним, старлеем Аристарховым.

Он должен был в назначенное время высадить майора с группой в Пакистане. Возвращаться же группе предстояло другим путём — через Иран. На берегу Оманского залива группу, или то, что останется от группы, должна была подхватить подводная лодка. Майор, естественно, не посвящал Аристархова в задание. Дело пилота — доставить ребят на место — и гуд бай! Аристархов полагал, что намечается либо ликвидация крупного пакистанского чина, влияющего на афганские дела, либо некая крутая экспроприация. Через те места проходили пути торговцев оружием, наркотиками, но главное, золотом и алмазами.

— А, Жанночка, чего это тебя сюда загнали? — равнодушно скользнул седыми глазами по смутившейся Жанне майор, когда она принесла тарелку с солёными фисташками, одинаково хорошо шедшими под мартини и виски.

Видимо, нечто тысячелетнее, восточное, побуждающее женщину к строгости и порядку, было растворено в холодеющем вечернем воздухе, потому что Жанна немедленно оставила мужчин, хотя обычно была не прочь посидеть, поболтать, попить, погрызть орешки.

Аристархов должен был через несколько часов улететь, а вернуться аж через два дня. Он с объяснимой тревогой смотрел вослед рвущей юбку в шагу Жанне, неприязненно косился на вдруг прикрывшего неизвестно по какой причине глаза майора.

— Тот поезд давно ушёл, старлей, — открыл глаза майор, уставился на Аристархова немигающим взглядом доброжелательной кобры. — Я был бы полным кретином, если бы стал трахать её в твоё отсутствие. Есть такое понятие из области психологии: нефункциональное действие. Ты должен ночью высадить меня в ущелье. Я сам тебя выбрал. Ты здесь лучший. Ты можешь высадить меня, как на подушку, а можешь — что я костей не соберу. Я себе не враг, старлей, лети спокойно, — отхлебнул виски, заел орешками. — Да она мне и не даст, — решительно покончил с сомнениями Аристархова майор. — Она — отличная девка, но кто с ней, тот… под смертью. Ты не пугайся, потому что на всякое правило есть исключение. Чёрт его знает, почему так.

— Что значит: кто с ней, тот под смертью? — задал Аристархов давно мучивший его вопрос.

— Хочешь жить до старости? — с интересом, как будто такие люди были величайшей редкостью, посмотрел на Аристархова майор.

— Не то чтобы, — пожал плечами Аристархов. — Просто хочу понять, в чём тут дело.

— По законам исчезновения империй в первую очередь должны погибнуть настоящие мужики, которые могли бы империю защитить или на худой конец отсрочить её гибель… — лениво потянулся в шезлонге седоглазый майор, но тут же с нечеловеческой быстротой выбросил вверх руку, внимательно рассмотрел пойманную между указательным и средним пальцами муху. — Развели грязь на кухне! — Самое удивительное, муха была жива. Майор нехотя разжал пальцы, и она травмированно, синусоидой, но полетела.

«Как подбитый вертолёт», — подумал Аристархов.

В жёсткой — из хрящей и мышц — руке майора определённо заключалось совершенство. Он мог разбить рукой кирпич, не говоря о голове человека, а мог поймать пролетавшую мимо муху. И определить, что муха здешняя — с точки, — а не залётная, с подкрадывающегося к точке каравана. Мог писать арабской вязью, как сыпать справа налево сухой чай. А ещё работать с рацией, с пластиковой взрывчаткой, с непонятными Аристархову электронными приборами, соотносящимися с пролетающими в космосе спутниками. Одним словом, своей рукой майор мог неизмеримо больше, нежели обычный человек.

— Конец всех без исключения империй начинается с их бессмысленного продвижения в Азию. Чем дальше в Азию, тем ближе конец, хотя какое-то время внешне это выглядит как апофеоз могущества. Я занимался этим вопросом, старлей. Империя Александра Македонского, римская, британская, теперь, стало быть, советская, а чуть позже американская, — по всем ним первый звонок прозвенел или прозвенит здесь, в песках Азии. Мы в этой точке, — плеснул себе и Аристархову в длинные стаканы, не забыл озаботиться и малиново вспыхнувшим в закатном солнце льдом из вазочки, — самые продвинутые солдаты предпоследней империи. — Потому-то, — поднял стакан, — таким людям, как я или ты, так здесь нравится, так не хочется домой.

Выпили.

— Но все настоящие мужики не могут сложить головы в Азии, — как бы жалея этих самых задержавшихся в живых мужиков, вздохнул майор. — Поэтому ко времени конца империи приурочен тип странной бабы, лёгкой, но со свинцовым сердцем, вроде бы с душой, но и с какой-то свистящей пустотой внутри, бабы, не связанной с жизнью, как мы её понимаем, свободной от своего бабьего и вообще Божеского предназначения. Они свои в доску, верны до гроба, но и чужие, как марсианки, продадут, променяют, предадут и не заплачут. Забудут мужика, детей, родителей, страну — как и не было. Они не тормозят на черте, где человек превращается во… что? Во всяком случае, во что-то другое при сохранении телесной оболочки. Сильных, умных, умелых мужиков почему-то тянет к таким бабам. Летят, как бабочки на свечу, сжигают, как крылья, силу, ум, умение. Это как заглянуть за край жизни, — меланхолически закончил майор. Глаза его сделались не просто седыми, а иссиня-седыми, как будто ему открылось то, что за краем. С такими глазами художники изображали древнего германского героя Зигфрида. Но Аристархов тогда ни сном ни духом не ведал про Зигфрида.

Вероятно, в словах майора что-то было. Как всегда есть что-то в любых произносимых человеком словах. Слова майора были справедливы в той же степени, в какой справедлива восточная мудрость: «Не говори с другим о собственной жене, может статься, ты говоришь с человеком, который знает её лучше тебя». То есть неизвестно: справедливы или нет.

Аристархову попалась на глаза «Правда» двухмесячной давности. Там было опубликовано постановление ЦК об укреплении связей между областями союзных республик и провинциями Афганистана. Аристархов подумал, что на его и майоров век империи хватит.

Через неделю звёздной бедуинской ночью, закрывшись от пограничных пакистанских радаров горами, Аристархов ювелирно высадил седоглазого и его группу в назначенном месте — на немыслимой крутизны скале, эдаким грозящим пальцем нависшей над шестирядной трансконтинентальной автострадой в пальмах, неоновых рекламных щитах, бензоколонках и духанах.

По автостраде катили, прокалывая спицами фар темноту, машины. Аристархову надлежало возвращаться ломаным низким курсом. Он же цинично пошёл поверх автострады, воображая себя шейхом, спешащим на длинном лимузине в гарем к гуриям. Когда впереди по курсу показались серебристые ёмкости нефтеперерабатывающего завода, Аристархов ушёл от автострады и оставшуюся часть пути проделал над пустыней в неестественно ярком лунном свете, волоча за собой острую аспидную тень.

Несколько дней Аристархов слушал пакистанские новости, надеясь узнать, что сотворил седоглазый убийца, но ничего такого не передавали. Аристархов, летая туда-сюда, ругаясь из-за керосина, перевозя живых, раненых и мёртвых, забыл про майора.

Вспомнил у командира, куда его выдернули прямо со взлётной.

— Куда намылился? — хмуро полюбопытствовал командир, прекрасно зная, что Аристархов намылился на точку к Жанне.

— На метеостанцию, — в разговорах с начальством Аристархов был лаконичен, как спартанец. Чем меньше слов — тем короче разговор.

— Зачем? — Обычно командир не задавал столь конкретных вопросов.

— Там у меня четыре бочки масла, — удивлённо ответил Аристархов. — Привезу. Здесь ни капли не осталось.

— Нет там масла, — посмотрел мимо Аристархова в окно командир.