Самый подходящий бизнес — умело обходящий законы и правила игры, принятые у западных капиталистов.

Чен и его сообщники прекрасно понимали, что делают. В Китае разрешили публичную покупку и продажу акций еще в девяностые годы, так что у тех, кто постарше, были за плечами годы опыта: они долго следили за рынком, научившись чувствовать его прихоти, подводные течения и тревоги. Они достигли уровня интуитивного понимания, какое возникает, когда ты успел несколько раз потерять огромное состояние, а затем еще больше разбогатеть. В последние годы маниакальное увлечение игрой на бирже глубоко проникло в китайский средний класс, и возможность скупать или сбрасывать акции стала теперь чем-то привычным. Предупреждения правительства и его попытки ограничить безумную активность на торгах лишь способствовали такому поведению, ибо китайцы знали, что хорошие времена преходящи. Главное в жизни — удача, но не следует просто ждать, пока она к тебе придет, особенно если вокруг тебя тысячи людей хотят того, что у тебя уже есть. Таким образом желание многих создает возможности для немногих. Очень часто Чен вместе со своей группой решал, как сначала заработать, торгуя определенными акциями на западном рынке, а потом сорвать куш на тех же акциях уже на китайской бирже. Вместе они обсуждали заявки на предстоящих торгах, и обсуждение очень часто завершалось ритуальным звоном маленького бронзового гонга: этот звук словно бы подтверждал их принадлежность к китайской культуре и вместе с тем пародировал звонок колокольчика, который откроет торги на Уолл-стрит несколько часов спустя. Затем в одном из частных клубов города устраивался грандиозный пир, где Чен и его сподвижники пили и пользовались вниманием примерно десятка девушек, приглашенных не только для того, чтобы помочь мужчинам забыть тревоги, но и чтобы укрепить в них уверенность, будто они хозяева всего, на что упадет их взор. Была там одна девица, особенно искусно действовавшая гортанью и языком одновременно. Цзин Ли доводилось слышать, как брат с большим жаром обсуждает эту, по-видимому, замечательную и редкостную способность. Девушка приехала в Шанхай без гроша в кармане, но вскоре порядочно разбогатела; она не блистала красотой, но ее услуги были очень востребованы, и все знали, что в подпитии мужчины устраивают своего рода аукцион, пока в конце концов кто-нибудь один не поднимет ставку выше всех разумных пределов и не купит себе удовольствие. Затем счастливчик удалялся вместе со своей принцессой в особую комнату.

Свиньи, думала Цзин Ли, все они долбаные свиньи. А я тут, в Америке, помогаю им проделывать все это, и я попала в беду. Она почти ненавидела себя — хотя, конечно, она тогда сама согласилась на предложение брата и даже объяснила ему, почему она лучше всех сумеет с этим справиться. Сказала, что готова сделать это для их семьи, для родителей. И если честно, Чен здорово рисковал. Как сказали бы ее мексиканки, у него были huevos — шарики, то есть яйца. Чтобы начать проект, требовался стартовый капитал в шесть миллионов долларов, и ее брат обошел нескольких инвесторов, излагая им схему (естественно, не на бумаге), используя, в зависимости от аудитории, иносказания либо специальные термины. Так или иначе, финансирование для этого проекта удалось найти быстро. Настолько быстро, что Чен даже забеспокоился, как бы кто-нибудь другой, восхитившись идеей, не задумал реализовать ее сам — если не в Нью-Йорке, то в Лондоне, Париже или другом западном городе, где китайцы активно занимаются бизнесом.

Но что толку вздыхать о прошлом? Какая из компаний пронюхала о ее проделках? Кто прислал за ней двух мужчин и ассенизаторскую машину? Почему они заодно убили двух девушек-мексиканок? Что-то тут не клеится, подумала она. Цзин Ли видела записи телефонных переговоров «Корпсерв»: ни одна из фирм, с которыми они сотрудничали, не звонила, чтобы разорвать контракт. Никаких жалоб не поступало, при том что все доступные ей отчеты о деятельности «Корпсерв» были более-менее свежими. Кто же это сделал? За последние полгода ее фирма усердно крала информацию у восьми компаний, и она легко могла проверить текущие котировки их акций на рынке, но это бы ей почти ничего не дало. Ее брат с приятелями применяли различные стратегии к тем или иным акциям: они заключали пари, что цены, на них упадут, продавали сведения конкурентам или поставщикам компании. Могли даже использовать достоверную информацию, чтобы торговать дезинформацией. Точно она знала только одно: они предпочитали мелкие американские компании с небольшим объемом биржевых торгов: покупая или продавая их акции, нетрудно было поколебать их цену.

Комбинация с «Корпсерв» работала уже четыре года, и следовало признать, что им удалось достичь значительных успехов. Ее брат купил три больших здания в Шанхае, построил себе новый дом, приобрел в Гонконге апартаменты для новой любовницы и заказал себе ежеутренний массаж лица.

А много ли Чен дал ей взамен? Недостаточно. Хорошее жалованье — по нью-йоркским меркам. По китайским — целое состояние. Но никакой защищенности. Скорее наоборот, несмотря на то что сам он разбогател. Это ее могли судить в Соединенных Штатах, посадить в федеральную тюрьму или депортировать. Это за ней охотились те мужчины. Она понимала, что брату необходимо поскорее найти ее, поскольку вся его империя зиждилась на потоке поступавшей от нее информации. Больше никто в «Корпсерв» не знал, что делать, что искать. Больше никому нельзя было по-настоящему доверять. Чен и его инвесторы заняли выгоднейшие позиции на рынке, и предполагалось, что руки и глаза Цзин Ли постоянно будут давать пищу их умам, их деньгам. Клочок бумаги на одном краю Земли превращался в миллионы на другом ее краю. Чен не мог себе позволить потерять с ней связь, утратить контроль над «Корпсерв» или допустить, чтобы кто-нибудь проведал о ее исчезновении. Она знала: сейчас ее брат в отчаянии.

А может, она не хочет, чтобы он ее нашел. И возможно, он это поймет. Чен мог бы позвонить мистеру Лину, старому адвокату из Гонконга, который по-прежнему работает в маленькой конторе над Кэнал-стрит в Чайна-тауне, и мистер Лин придумает, как попасть в квартиру Цзин Ли и отыскать ее банковские выписки, узнать, как она пользовалась кредитной карточкой. Ну что ж, пускай они это сделают. У нее полно денег, и она… Погоди! Какой-то звук?

Она прокралась к окну, подняла раму повыше. Решится ли она выглянуть? Если кто-нибудь наблюдает снизу, он ее запросто увидит.

Она рискнула посмотреть.

Ничего.

Она глянула на свой мобильник. Ей хотелось его включить, но она знала, что делать это нельзя. Возможно, ей звонил Чен, просто чтобы узнать, возьмет ли она трубку. Да, поговорить, но главное — продолжить их вечные споры. То, что он занимался сексом с русскими и восточноевропейскими проститутками, не имело значения, но его оскорбляло, что Цзин Ли предпочитает не спать с китайцами. «Чем тебя не устраивают китайцы?» — кричал он ей. Она и сама не знала. Конкретной причины не существовало. Она признавала, что ей нравились бороды и бакенбарды американцев и немцев. Ей нравилось, что они выше и тяжелее большинства китайцев. У тебя колониальное мышление, ворчал ее брат. Оно уже лет сто сидит у тебя в мозгах. Ты что, сама не видишь? Она отвечала ему так: иди на хрен, ты не понимаешь женщин. Совершенно не понимаешь. Ей нравились некоторые американцы и европейцы, потому что они не знали ее «китайскости». Они знали, что она китаянка, и только. Когда она произносила по-английски слово «отец» или «мать», они понятия не имели, что она имеет в виду. Им было известно, что эти слова означают в их языке, но не в ее. В их языке не существовало ее боли, ее тягот. Странная штука, если вдуматься. Во мне есть китаянка — и во мне есть я, — сказала она себе.

Потому-то ей и приглянулся Рэй. Хотя были и другие причины. В каком-то смысле он похож на нее, такой же скрытный и тихий. Большинство американских мужчин, с которыми она встречалась, хотели, чтобы она как можно скорее все о них узнала, словно это невесть какая честь. Но не Рэй. Он разговаривал с ней, но каким-то образом оставался закрытым. Он был «сдержанный» — одно из новых слов в ее словаре. Им нравилось бродить по ночному Бродвею, ужинать во всяких заведениях. Он знал город; именно здесь он родился. Ей часто казалось, что он особенно внимательно смотрит на некоторые здания, но сам он никогда не говорил почему. Проводил своего рода осмотр. Они часто ездили на его красном пикапе. Возможно, она оставила в салоне пару желтых теннисных туфель, с грустью вспомнила она. Большой шрам у Рэя на животе казался ей чем-то интересным: крошечные горные хребты скрученной плоти, квадратики пересаженной кожи, словно поля, простирающиеся пониже. Для нее в этом была какая-то странная красота, хотя она никогда бы ему об этом не сказала. Потому что он бы ей не поверил. Она знала, что он много путешествовал. В свое время она порылась в его бумагах и нашла паспорт с отметками, сделанными в Китае, Австралии, Малайзии, Индонезии, Вьетнаме, Афганистане, Судане, Таиланде. Она заметила, как он ловко управляется с палочками для еды. Не особенно изящно: подносит чашку близко ко рту и, как крестьянин, забрасывает в рот пищу.