— Ты меня понял? — прохрипел отец.

— Понял.

— Я не хочу, чтобы меня куда-то перевозили. Я хочу умереть в своей постели, в своей комнате, в своем доме. А потом присоединюсь к твоей матери.

— Папа, мы всегда можем позвонить шерифу, и они поставят рядом с домом патрульную машину.

— Не-а.

— Почему?

— Потому что так у меня масса преимуществ, сынок.

Бессмыслица. «Затуманенное сознание» — было написано в инструкции к дилаудиду. «Эйфория».

— Например?

Отец пожал плечами:

— Например, ты. Это само по себе интересно. И еще одна причина.

— Какая?

— Пожалуй, это приносит мне удовлетворение. Я по-прежнему могу мыслить, когда наши ангелы милосердия не вкачивают в меня слишком много этой дряни.

— Чтобы ты не мучился.

— Есть разные виды мучений. Когда твоя мать услышала, что ты под тем зданием, вот это была мука. Никогда не видел, чтобы так мучились.

— А я видел.

— Когда?

— Когда она умирала, папа.

Глаза отца закатились, он вспоминал, потом он немного пожевал губами.

— Забавно, как мы забываем некоторые вещи.

— Хочешь поесть?

Отец покачал головой:

— Это не для меня. Я уже попил своего яблочного сока. — Его глаза теперь были закрыты, но он улыбался, показывая желтые десны. — Ты ведь знаешь, что у нас происходит?

— Нет. Ты о чем?

— Это мое последнее дело.

— Тут все серьезно, папа.

— Я знаю, что серьезно, — сказал он шепотом. — Мое последнее дело, и мне выпало заняться им вместе с сыном. Что может быть лучше? — Его отец нажал на «болевую кнопку», посылая дополнительную порцию вдогонку за той, которую только что получил. Повышаешь дозу, хочешь все больше и больше, а потом — зависимость. — На твоем месте я бы сегодня же спустился в эти сточные трубы, до того как ребята из местного полицейского участка все-таки решатся туда полезть. Они не станут ползать по трубам. Они приведут экскаватор, вытащат трубы из земли и станут осматривать каждый дюйм. Но тебе лучше забраться туда первым: думаю, это будет ничем не хуже.

Его голова слегка откинулась, он быстро впадал в забытье. В дверях снова появилась Венди.

— Сейчас я его обмою, — прошептала она. — Пока он не чувствует, что я его шевелю.

Рэй кивнул:

— Как он?

Сиделка разорвала пакет с антисептическими тампонами. Затем подошла к ногам кровати. Рэй последовал за ней.

— Почки почти не действуют… он теряет вес… — стала перечислять она. — Кажется, я понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Я спрашиваю именно об этом.

— У него крепкое сердце, но сейчас это ему не помогает. Руки у него тоже по-прежнему сильные. Бывает, что все затягивается… но я бы сказала — неделя, может быть — десять дней.

— Он мало ест.

— Он выпьет апельсинового сока, поест йогурт.

— Глория вам рассказала о тех, кто приходил ночью?

Она кивнула.

— Ваш отец никуда не уедет, вы же знаете.

— А как насчет вас? Эти ребята могут вернуться.

Она внимательно посмотрела на него:

— Это моя работа, мистер Грант. Я сижу с умирающими и предоставляю им все удобства, какие могу. Ваш отец очень милый человек. Я мало кого видела из вашей семьи: его жена умерла, у него не осталось никого, кроме вас…

— А что Глория?

— Мы уже попадали в переделки. Вы бы удивились, если бы знали, что нам пришлось повидать.

Она вернулась к постели и приподняла одеяло, обнажив нефростомические трубки, по которым жидкость из почек больного стекала в прозрачные пластиковые пакеты. Не самое приятное зрелище, но еще неприятнее было видеть шрам от диагностической операции, рассекавший торс отца: огромная ножевая рана. Рэй видеть не мог, как плохо она срослась. На своем веку он повидал кое-что и похуже, но раньше это не касалось его отца. Зажав в себе ужас и печаль, он вышел.

Подобно многим своим ровесникам, Рэй Грант-старший в свое время устроил в подвале мастерскую, где слушал по радио футбольные и бейсбольные матчи, занимаясь всякими поделками и починками. На полках в банках из-под джема хранились шурупы и гвозди; рядом лежали инструменты, которыми он пользовался, делая мелкий ремонт в своих сдаваемых внаем домах, куча всякого мебельного хлама, металлические щиты, коробки с дверными ручками и петлями, жестянки с неизвестными деталями неясного назначения — в общем, та же разрозненная, никчемная дребедень, которая постепенно накапливалась по всему дому, в сарае, на балконе и во дворе. Когда-то он сволок вниз старое кресло с тем, чтобы его укрепить, а после так и оставил внизу: в нем было удобнее слушать спортивные репортажи.

Рэй Грант-младший пошарил по мастерской, собирая все, что может понадобиться для работы в коллекторе: перчатки, защитные очки, резиновые сапоги, фонарь, пилу для резки металла. Все-таки не такая уж блестящая мысль — карабкаться по полной дерьма трубе. Когда-то, примерно полгода назад, в продуваемом пыльными ветрами полевом госпитале на другом краю света ему сделали прививку — не то от амебной дизентерии, не то от японского энцефалита, он точно не помнил. Инструменты он отыскал, но подниматься по лестнице обратно пока не хотелось: в мастерской он всегда узнавал что-то новое об отце. Эта комната доказывала, каким методичным и дисциплинированным он был. Книги по управлению недвижимостью, электротехнике, сантехническим работам, ведению хозяйства, многие места аккуратно подчеркнуты, к некоторым книгам даже сделаны аннотации. Записи по всем его домам за двадцать пять лет. На другом конце мастерской — ряд проржавевших картотечных шкафов с копиями всех следственных дел, какие он вел с 1982 года, когда стал детективом, получил золотой значок. Держать подобные записи дома совершенно незаконно; впрочем, в Нью-йоркском управлении полиции на это смотрели сквозь пальцы. Эти записи — своего рода профессиональные воспоминания. В конце концов, бывшие копы много чего помнят. Рэй прочел сотни таких дел, в том числе нераскрытых. Хотя достаточно нескольких десятков, чтобы понять, какая у полицейских нудная работа. Он открыл ящик шкафа, где хранились дела за 1983 год, вытянул первую попавшуюся папку. Раскрыл ее и стал читать форму ДД-5 — «основной рапорт», который должен подавать детектив: «Подозреваемый шел пешком на юг, в направлении Центрального вокзала, где, как было замечено, он совершил звонок из последнего телефона-автомата по левой стороне у восточного выхода, после чего объект вышел на Сорок вторую улицу, где в течение трех минут стоял перед газетным стендом. После чего он направился…» — и далее в том же духе.

Рэй сунул папку обратно, задвинул ящик. Он не хотел, чтобы запутанная история с Цзин Ли стала последним отцовским делом. Его отец уже раскрыл свое последнее дело — о шантаже, в котором участвовала молодая женщина и банкир лет пятидесяти. В свое время он прочел соответствующую папку: немолодой банкир пару месяцев трахался с этой женщиной в одном из лучших отелей Манхэттена, а когда она ему надоела, ей, в свою очередь, надоело притворяться, что он ей нравится. Такое случается постоянно, только вот она захотела получить за свои труды приличные деньги. Высокопоставленный сотрудник банка несколько раз заплатил ей, после чего предупредил, что с него хватит, и посоветовал оставить его в покое. Она тогда спала с долговязым, речистым доминиканцем, который из-за пристрастия к кокаину нуждался в деньгах. Он проявлял настойчивость, и она снова пошла к банкиру, который сообщил своей жене, что лето они проведут в Новой Зеландии. Жена полетит первой, а он потом к ней присоединится, что он и сделал, предварительно рассказав отцу Рэя все подробности этой истории. Да, он предпочел бы, чтобы она не выплыла наружу. Девицу арестовали, а доминиканец уехал в Санта-Фе, сопровождая богатую наследницу-наркоманку. Бывшая подруга банкира могла себе позволить лишь дешевого адвоката, и когда банкир с супругой наконец вернулись из успокоительного путешествия в Новую Зеландию, девушка уже отбывала свои два года после быстро заключенной сделки с прокуратурой. «Дурацкое последнее дело, — заметил тогда отец. — Но уж какое есть».