Валерка уже спал. На тумбочке лежала его записка, нацарапанная неровными каракулями: "Я сплу". Мать повертела в руках записку и нежно улыбнулась.

Валерка целый день носился по селению, бегал с ребятишками на лед лагуны. По-русски говорил с чукотским акцентом.

Елена Ивановна поставила на плиту чайник, пошевелила кочергой в топке, подсыпала угля. Из самодельного платяного шкафа достала какую-то шкатулку.

— Конечно, это не дамские, но идут точно, — сказала она, протягивая Тынэне большие серебряные часы. — От Ивана Андреевича остались, забыл взять. Так торопился. Носи их на здоровье и смотри не затягивай уроки, — шутливо-строго добавила Елена Ивановна.

Тынэна положила часы на ладонь. Они громко тикали с чуть слышным звоном. По нижнему краю циферблата виднелись четкие буквы — Мозер.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она за подарок.

— Не за что, — ответила Елена Ивановна. — Я рада, что именно в твои руки попали часы Ивана Андреевича.

Елена Ивановна закрыла лицо руками.

— Что с вами? — забеспокоилась Тынэна. — Случилось что-нибудь?

— От Вани ни одного письма… Как попрощался с нами — ни строчки…

— Письма же к нам идут долго, — принялась успокаивать Елену Ивановну Тынэна. — Вон газету свежую получили, так там еще портреты фашистские. Сама видела на полярной станции. Война, а в газетах про дружбу между Советским Союзом и Германией. А вы говорите — письмо от Ивана Андреевича!

Елена Ивановна вытерла слезы, через силу улыбнулась и виновато произнесла:

— Да я так…

Напились чаю, и Елена Ивановна постелила Тынэне на деревянном топчане.

Долго не спали.

Сначала лежали молча. Тынэна сквозь подушку слышала тиканье часов. На кровати беспокойно ворочалась Елена Ивановна. Наконец она тихо спросила:

— Тынэна, ты не спишь?

— Нет, что-то не спится, — ответила Тынэна. — Все вспоминаю сегодняшний урок. Так стыдно. Все получилось не так, как хотелось.

— Это всегда так кажется, — помолчав немного, сказала Елена Ивановна. — Когда я впервые вошла в класс, мне показалось, что обратно мне не выйти, — такой страх меня взял. То, что ты волновалась, это хорошо. А держалась ты в классе как настоящая учительница… Тебе самой-то понравилось учить?

— Очень! — вырвалось у Тынэны. — Только уж в следующий раз я постараюсь провести урок как следует.

Помолчали.

— Танюша, — послышался из темноты голос Елены Ивановны, — ты никогда не задумывалась о своем будущем?

— Может, и задумывалась, — после непродолжительной паузы ответила Тынэна, — но не так, чтобы все время только об этом и думать… Так, иногда…

— В твоем возрасте человек уже на что-то решается, — отозвалась Елена Ивановна. — А ты не хочешь стать учительницей?

— Может быть, — неуверенно ответила Тынэна. — Мне это нравится.

Широко открытыми глазами она смотрела в темноту, в ту сторону, где находилась кровать Елены Ивановны.

— Я иногда мечтаю, — продолжала она. — Только мои мечты, наверное, несерьезные, о них не напишешь в школьном сочинении "Кем быть?"… То вдруг захочется увидеть это самое кастильское чистое небо. Или вот стоишь на высоком мысу, видишь проходящий корабль, и вдруг такое любопытство тебя разберет, так бы и оказалась на его палубе… Елена Ивановна, вы меня слушаете?

— Слушаю, слушаю, продолжай, — послышался из темноты неторопливый голос.

— А вот в последние дни все думаю, будто изобрела я страшное оружие против фашистов, или, или… — тут Тынэна запнулась.

— Ну, говори, говори, — Елена Ивановна громко скрипнула кроватью.

— Ну, это несерьезно и стыдно, — тихо произнесла Тынэна. — Ну, будто я стала женой бойца-фронтовика, Героя Советского Союза, и он меня взял с собой… на фронт, медицинской сестрой…

В темноте наступило молчание. Потом Тынэна услышала приглушенный вздох Елены Ивановны:

— Ты и не заметила, девочка, как выросла. Тебе никогда не приходилось взглянуть на себя как бы со стороны?

— Да, — ответила Тынэна. — Как-то долго-долго смотрелась в зеркало, и так мне страшно стало. Будто там, за стеклом, стоит другая… Даже нет, словно я сама туда ушла и смотрю на себя…

"Красивая Танюша, — думала Елена Ивановна. — С такой красотой ей или большое счастье привалит, или… очень трудно будет в жизни".

Заскрипела кровать — видно, Елена Ивановна устраивалась поудобнее. Потом Тынэна услышала ее сонное дыхание.

Но самой ей долго еще не спалось.

Что-то большое и неожиданное входило в ее жизнь. Она сама толком не могла объяснить себе, что это такое. Просто иной раз сердце с болью замирало от ожидания и предчувствия того, что должно случиться большое, красивое, неожиданное, которое перевернет ее жизнь. Почему-то думалось, что это придет с моря, с той стороны, откуда в Нымным приходило новое, удивительное. Морская даль манила сердце. И Тынэна, сама того не сознавая, ждала плывущий к берегу ее самый красивый корабль. Какой он?

Какое оно, то, что русские зовут счастьем?

После окончания семилетки Тынэна осталась работать в Нымныме учительницей младших классов и курсов ликбеза. Хотела она было поехать в Анадырь, в педагогическое училище, но в селение приехал сам заведующий районным отделом народного образования и уговорил ее остаться: из-за военного времени не хватало учителей.

Внешне как будто бы в жизни Тынэны ничего и не изменилось. Она по-прежнему жила в интернате, только теперь не в общей, а в отдельной маленькой комнатке.

Надо было ремонтировать школу, а рабочих рук не было. Кое-как достали на полярной станции краску, материалы. Учитель физики переложил печи, сколотил расшатавшиеся парты и скамьи, вставил и замазал стекла. Тынэна красила парты и классные доски.

Лето в тот год выдалось трудное и холодное. Вельботы уходили далеко в море в поисках зверя. Туман не отходил от берега и стоял плотной стеной у прибойной черты, будто занавес, отделяющий море от суши.

Туман приглушал все звуки. Тынэна долго сидела на берегу и едва улавливала ухом чаячий крик. В ногах тихо плескалась вода, тишина мокрой ватой входила в уши.

Не видно горизонта и морской дали — один прибой, выталкивающий волну за волной из-за занавеси тумана.

Тынэна уже хотела уходить, как вдруг услышала какой-то посторонний приглушенный звук. Словно кто-то шел на веслах. Это мог быть вельбот, на котором неожиданно испортился мотор. Теперь такое часто случалось. Охотники жаловались, что моторы старые, а запасных частей достать негде.

Раздвинув плотное, сырое полотно тумана, показалась четырехвесельная шлюпка с обвисшим от влаги красным флажком на корме.

Шлюпка тупо ткнулась о прибрежную гальку, и на берег выпрыгнул молодой человек в темно-синем кителе и в форменной фуражке с блестящим козырьком. Отчего-то поначалу Тынэна обратила внимание именно на его одежду, а потом уже взглянула на его лицо.

— В вашем селении есть врач? — быстро спросил моряк.

Он был совсем молоденький, почти мальчишка, и форменная фуражка была явно велика для него, но все же каким-то чудом лихо сидела на голове. На верхней губе темнел пушок — тщательно оберегаемый признак мужества. Глаза были черные, блестящие, будто отполированные морскими волнами.

— Что уставилась? — по-мальчишески грубо крикнул моряк. — Русским языком тебя спрашивают: есть тут у вас врач?

— Есть, — ответила Тынэна.

— Проведите меня к нему, — приказал моряк.

Тынэна пошла впереди. Моряк шагал сзади, шурша галькой.

Сельская больница находилась на другом конце селения. Сначала молчали. Потом моряк засвистел какую-то песенку. Из дымовых отверстий яранг шел дым утренних костров, смешивался с туманом и стлался по земле, радуя запахом тепла.

— И вы тоже здесь живете? — наконец подал голос моряк.

— Как видите, — коротко ответила Тынэна.

— Учительница?

Тынэна молча кивнула.

Моряк прибавил шагу и пошел рядом.

— Скучно, должно быть, вам здесь? А? Все-таки край земли, конец материка…

Тынэна пожала плечами.