Брат родной! Куда мне деваться? Назад бежать, к лошадям - и за час не добежишь. Вперед идти - пятнадцать километров - до обеда не дотопаешь. А совещание уже открылось по времени.

- Ну, - говорю, - душегубец ты проклятый! Что ты таперика мне присоветуешь?

- У меня травка в кузове. Ложись, Афанасеич. Попутная машина пойдет - я тебя крикну. А я, - говорит, - за рулем, вздремну. Дело привычное.

Какое тут спать! Я как представлю заседание бюро районного комитета и выступление товарища Мотякова, нашего докладчика, - у меня прямо вши от страха мрут. Но что делать?

Встал, как суслик, возле дороги, стою - жду. Впору хоть засвистеть от досады. И вот - катит грузовик. В кабине рядом с шофером женщина, а в кузове стол и корова. Останавливаю:

- Дайте бензину!

- У самих еле-еле до Тиханова доехать.

- Возьмите тогда меня с собой?

- Пожалуйста, но только в кузов.

Я и полез к столу да к корове. Уселся на стол, за рога ухватился поехали! Едем, а пыль, пыль на дороге - ну, прямо коровы не видать. Меня так разукрасило, что китель из желтого в серый превратился. А на лице одни глаза остались.

И явился я на бюро в таком виде. Эк, меня и взял в оборот Семен Мотяков. К тому времени его понизили до заведующего райзо. Но силу имел он большую.

- Вот он, полюбуйтесь! Мельник с помола... И семена израсходовал, и на членов бюро наплевал.

- Я, - говорю, - в кузове ехал на попутной.

- Нас дело не касается. Телефонограмму получил - изволь явиться вовремя.

И закатили мне строгача. Зашел я в столовую (раньше в Тиханове столовая с райкомом одним ходом сообщалась, вроде туннеля), выпил разведенного спирта - меня и хмель не берет. Доехал на попутной до перевоза - смотрю, Сашка здесь и кони мои тут, на приколе травку щиплют. Встречает меня друг, объездчик луговой, однорукий Ленька Заливаев. И ружье на плече, и собака при нем, и две утки висят на поясе. Он хоть и об одной левой руке остался, но бьет только влет, да так, что ты с обеими руками и ружья не успеешь вскинуть, а он уже с левого ствола вторую утку добивает.

- Ты чего, - говорит, - такой снулый? Или жара уморила?

- Я побывал в такой печке, где мозги запекают. Так что меня, - говорю, - жара не снаружи, а изнутри мучает.

- А против этого лекарство имеется, - подмигивает Ленька. - Клин клином вышибают. А у меня и закуска соответствует, - он приподнял уток.

- Что ж, - говорю, - Сашка, запрягай! В Богоявленском полечимся.

- Там карантин объявлен, - говорит Сашка. - Нас не выпустят оттуда.

- А зачем туда ехать? Я сейчас обернусь, - сказал Ленька однорукий. Здесь и расположимся. На вольном воздухе.

- А ты знаешь, сколько ее принести надо? - спрашиваю я Леньку.

- Дак прикинем...

- Все равно просчитаешься. Когда человек имеет сурьезные намерения, сроду не определишь - сколько ее понадобится. Поедем к ней сами.

Приезжаем в столовую - нет водки. Мы в магазин - нет! Только одно шампанское... Ну, что делать? Бери, говорят, кисленькое. Дак от нее только утробу раздувает, а до головы она не достигает - вся крепость газом выходит. А Ленька мне в ответ замечание:

- Мы ее, - говорит, - заткнем, утробу-то. И забушует, как в хорошей бочке.

Ладно, взяли кисленького или сладенького, я уж не упомнил. По гранате на брата... Пробки в потолок - бах, бах! Прямо как стрельба по уткам - и дымок с конца ствола вьется. Выпили... Ни в одном глазу. Взяли еще по одной... Не берет! Тогда я вошел в магазин - дверь на крючок и говорю Лельке, продавщице:

- Пиши фактуру, на магазин бреховский. Там рассчитаемся.

- Какую фактуру, Петр Афанасиевич?

- Ящик шампанского, - говорю.

Выписала. Я накладную в карман, ящик внесли в столовую речного пароходства, поставили под стол - и пошла стрельба.

Сорок бутылок выпили! И сами пили, и другим давали. Ежели, к примеру, понравится нам компания за столом, мы в них выстрелим пробками, а бутылки им на стол. Пейте, ребята, за счастливую колхозную жизнь! А Ленька однорукий все в буфетчицу метил, стервец. Попадет в нее пробкой - бутылку вина отдает. Она все: хи-хи-хи да ха-ха-ха! А бутылку за бутылкой под прилавок прячет.

Одно неудобство есть в употреблении шампанского, - иной раз дымок за пробкой вьется, а иной - такой водомет выхлестнет, что все рожи нам пообливало. Вышли мы из столовой, что из твоей бани. Лошади только дорогу почуяли - и понесли.

- Петр Афанасиевич! - кричит Сашка. - Впереди шламбалка.

- Преодолеть шламбалку! - приказываю.

Сашка встал во весь рост, шевельнул вожжами:

- Эй, царя возили!

А Ленька однорукий на колено поднялся, выхватил бутылку шампанского из кармана:

- Сейчас я этих коновалов, - кивает на часовых, - гранатой накрою.

А я откинулся на спинку в тарантасе и думаю весело: "Ну попробуй таперика задержи нас..."

- Э, ходи! Шагай, милые! Прочь с дороги!..

Помню, как хряснула шламбалка, бутылка зазвенела - это Ленька в сторожевое ружье угодил. Чего-то ветеринары кричали. А мы, соколики-чижики, как по воздуху пошли.

Ехали-ехали... Я хвать за голову - кепки на мне нет. Очнулся оказывается, уже светает. Мы спим в тарантасе, а кони в овсах пасутся.

Явился я наутро в свой магазин, подаю накладную и говорю:

- Сдаю фактуру - ящик шампанского.

- Пожалуйста, заносите, Петр Афанасиевич.

- А я уже занес... К себе в живот. Ну ничего, Яков Иванович медом рассчитается.

Яков Иванович - это бухгалтер колхоза. Тонкий человек был. Так вел бумаги, что не одна ревизия с носом уходила. Хоть полколхоза растащи, все оправдает.

А за то, что я шламбалку поломал, мне строгача дали. Второй выговор за день заработал. Но нет худа без добра. Коней моих арестовали на сорок суток ветеринары. Так что и для меня наступил отдых - больше месяца в район ни ногой. Меня и по телефону, и депешей вызывают. Не еду! Не имею права. Арестованы лошади! А ветеринар не следователь, ему не прикажешь отпустить арестованного. По скотине закон строже соблюдается.

МОЙ БРАТ ЛЕВАНИД

Как вы уже знаете, мой брат Леванид работал когда-то ветеринаром. Потом его перевели в Корабишино санитаром. Но так как фельдшера там не было, то Леванид лечил всех - и скотину и людей. Лечил он ото всяких болезней чистым дегтем. Каждому больному прописывал по чайной ложке три раза в день.

- Ну, таперика пей и жди полтора года, - говорил он. - Болезнь изнутри выходить будет.

И вот что удивительно - многим помогало. К нему и сейчас ходят за советом. Намедни сижу у него, выпиваем. Приходит соседка, у нее девочка болеет, не то экзема, не то лишай.

- Хочу Ленку везти на курорт и боюсь, - говорит.

- Тогда не вези, - отвечает Леванид.

- Дак ведь он, курорт, все ж таки наружу вызовет болезнь.

- А может, он вовнутрь загонит? Еще глубже... Тогда как?

Соседка вроде бы в сумление вошла:

- Доктор сказал, вези, а гепат - не ездий.

- Гепат, он все знает.

И не поехала. Послал ее Леванид в Корабишино, к своей бывшей сотруднице по ветеринарному пункту бабке Кочабарихе. Та наговорила на конопляном масле, ну и что-то подмешала туда... И все болячки как рукой сняло.

Леванид живет таперика на персональной пенсии. Ему тоже платят шестьдесят пять рублей, но только по военной линии. Он ушел воевать командиром отделения, а возвратился командиром батлиона. Между нами говоря, он чуточку привирает. До батлионного он не дослужился, но командиром роты был... Это уж точно. От войны у него осталось ранение в голову. На самом темени выбита кость, и такая ямина образовалась - яйцо куриное уложишь. Точно говорю! Леванид, когда выпьет, разойдется, то размахнет кудри, поставит темя и кричит:

- Не веришь, что у меня полголовы нету? На, клади яйцо!

Я клал неоднова. Держится яйцо!

- Леванид, - говорю, - как же ты при своем офицерском звании не добился в госпиталях, чтобы заделали тебе эту пробоину?